— Эля! Элечка, нам надо поговорить!
— Я сказал: проваливай! — с лестницы бы спустить, да боюсь, шею свернёт. Какой-то парад бывших, что же они от нас никак не отстанут!
— Я думала, мне послышалось. — Эля подходит, завязывая халат. Кривится. — Господи, Сёма, что ты тут забыл?
— Прости, Элечка! За всё прости! Мне так плохо без тебя, ты бы знала! Поехали со мной в Питер, прошу!
— Он, что, мелодрам пересмотрел? — спрашиваю, переглядываясь с Элей. Она пожимает плечами.
— Кто знает. Может, собака бешеная покусала.
— Эль, я люблю тебя, Эль! — чуть не плачет Семён. Вот точно — жалкое зрелище.
— Иди проспись, — фыркает Эля. — Ром, пойдём, я замерзать начинаю.
— Элечка, — из глаз Семёна начинают течь слёзы. Самые настоящие. То ли тренировался, то ли на самом деле так переживает. — Хочешь, на колени стану? Давай попробуем сначала, а?
— Я не понимаю, тебя там на прицеле кто-то держит? — Эля даже выглядывает в подъезд. — Нет, никого. Может, от должников сбежал и решил в Выборге отсидеться? А то есть тут у нас одна… могу познакомить.
— Эль, я приехал тебя в Питер забрать. Не могу без тебя, понимаешь? Думал, смогу, поначалу даже нормально было, а потом понял, что везде тебя глазами ищу. Голос твой мерещится.
— К врачу обратись. Говорят, голоса в голове — тревожный звоночек. Правда, Сём, уходи.
— Да, Сём, уходи, — легко отталкиваю его.
— И проспись, я серьёзно. Завтра самому стыдно будет, — бросает вдогонку Эля, перед тем, как я захлопываю дверь у него под носом.
— Ты как? — спрашиваю, глядя на неё.
— Нормально. И, знаешь, самолюбие тешит, что просил вернуться. Со слезами даже. Неужели я такая замечательная?
— Лучшая, — говорю с чувством и подхватываю на руки. — Самая лучшая на свете.