Гудок… два… три.
— Алия, — строгий бас отца.
— Я согласна, — хриплю в трубку севшим от волнения голосом.
— Я знал, что ты одумаешься и примешь правильное решение, дочка… — слышу столько облегчения в родном голосе, что аж тошно.
— Но у меня есть два условия, — перебиваю, морщась, не в силах снова выслушивать весь тот бред и грязь, что отец “вылил” вчера на Артема. — И ты выполнишь их.
— Что за условия?
— Первое: ты отдаешь мне личное дело Стельмаха. Хочу убедиться в том, что ты не врешь, и он действительно так… — сжимаю челюсть, не в силах подобрать слова, будто сам организм бунтует против мерзостей в адрес любимого мужчины, — что он так ужасен.
На другом конце “провода” устанавливается мертвая тишина, и только недовольное пыхтение отца говорит о том, что связь не прервалась. Я буквально замерла в ожидании ответа, нервно сжимая ладонь на руле.
— Хорошо. Когда будем в Канаде, я передам все документы тебе. Довольна? — язвительный смешок молча “проглатываю”. Не время вступать в перепалку. Терпение, только терпение.
— Второе условие: ты забираешь своё заявление.
— Какое тебе дело до того, посадят его или нет? — рычит отец в трубку. — Или ты решила меня обмануть? Так вот, не получится, Алия!
— Такое, что я не хочу знать, что отец моего ребенка — заключенный. Ясно? Даже если мы не будем вместе, даже если он такой… такой, как ты говоришь, я не хочу, чтобы он сел. Это позор для моей дочери. — Зубную эмаль скрошу в порошок, так противно и мерзко, после таких слов хочется промыть себе рот с мылом. — Ну, так что? Мы договорились?
— Да. Договорились, — морщусь, вполне осознавая, что отец сейчас, скорее всего, бессовестно и нагло врет. Но для правдоподобности необходимо прикусить язык и молча “съесть” наживку. — Собирай вещи, через час заберу вас с внучкой.
Отец бросает трубку, а я отшвыриваю мобильный на приборную панель, срываясь в истерику. Слезы градом, нервы на пределе, в висках стук, а сердце предательски ноет. Как я вынесу столько врать, не представляю. Может, дура? Может, поступаю неправильно, и после всего этого Артем знатно меня отчитает, если вообще простит и вернется ко мне, но пока что это видится единственным выходом из сложившейся ситуации.
— Муся, все холошо? — обеспокоенно вскакивает мышка, когда я начинаю реветь навзрыд, хлюпая носом, вытирая ладошкой слезы и проклиная тот момент, когда я увидела Стельмаха.
Разбитость полнейшая.
— Все хорошо, сладкая.
— А куда мы поедем? Пуся сколо плиедет? — словно чувствует и режет по больному папина дочка.
Ох, Майя-Майя.