— А еще преступников сажают в бамбуковые клетки… — продолжал Олман, совсем забыв, кому и что он говорит.

— Заткнитесь, Христа ради! — рявкнул на него Клим и так стиснул руку Тони, что тот взвыл.

Начальник городской тюрьмы объяснил, что пароход «Память Ленина» был затоплен посреди Янцзы, команду в кандалах посадили в яму, а Фаню Бородину и ее сообщников уже отправили в Пекин.

— Ну что ж, здесь нам делать нечего, — сказал Тони, выйдя на улицу. — Поехали домой.

Клим молчал всю дорогу до вокзала. Молчал, пока Тони без толку бегал от кассы к кассе: железнодорожные служащие внезапно забастовали и все было закрыто. Молчал в порту, глядя на присыпанные снегом холмы и серые громады военных кораблей. Небо было низким — будто на землю упало мягкое войлочное одеяло.

— Кажется, мы тут застряли, — проворчал Тони. — Следующий рейс до Шанхая будет только послезавтра.

Единственный на весь город европейский отель оказался занят офицерами кавалерийского полка. В китайских гостиницах и подавно не было мест — все заполонили беженцы.

Тони и Клим вернулись в тюрьму и попросили начальника приютить их. Тот удивился, но все-таки выделил им камеру с печкой и даже без клопов.

— Здесь безопаснее, чем в гостинице, — сказал Тони и, осекшись на полуслове, участливо заглянул Климу в глаза: — Как вы?

Тот отер ладонями лицо.

— Ничего. Все в порядке.

Они поужинали припасами из корзины, Тони лег и сразу захрапел, а Клим еще долго не мог уснуть.

Странное это чувство, когда самое дорогое, что у тебя есть, в глазах остальных не стоит ни гроша.

Странное это чувство, когда ты вдруг осознаешь, что у тебя самое дорогое, — так ощущают внезапную нехватку воздуха.

Раньше, когда Нина уходила, когда Клим сам уходил, всегда имелся подстрочник: я могу вернуть и вернуться. Сейчас — беспомощность раненного в живот. Болевой шок, острое понимание, что из тебя вырвали кусок плоти и это необратимо. Учись, дорогой мой, жить с ампутированной сердцевиной.