Конвоир поднес кулак к его лицу.

– Поговори еще, сука! Без вещей на выход!

Сердце бухало так, что казалось – еще минута и будет сердечный приступ. Клим обулся, зачем-то застегнул ворот рубашки. Веснушчатый толкнул его в спину:

– Поторапливайся!

Они шли по коридору. Двери, тусклые лампочки, скрещивающиеся на полу тени…

– Прямо, – бросал конвоир. – Направо. Еще направо. Стоять! Лицом к стене!

Двое человек проволокли мимо третьего – окровавленного, бьющегося, с резиновой грушей во рту. Он что-то мычал, и Клим слышал, как один из тюремщиков уговаривал его:

– Тише, тише, не ори!

– Вперед! – скомандовал конвоир.

Вот они – звериные инстинкты, обостренные до предела. Тебя поймали и тащат куда-то, а тебе остается только огрызаться в бессильной злобе и страхе.

Напасть на конвоира? Пусть пристрелят за сопротивление властям? Все одно лучше, чем многочасовые «меры социалистической обороны».

– Стой! – рявкнул конвоир.

Они остановились перед дверью, покрашенной в коричневый цвет.

– Стучи.

Клим прикрыл на секунду глаза.

– Стучи, сволочь!

Он стукнул несколько раз в створку.

– Да! – откликнулся мужской голос.

– Входи.

Невероятное облегчение – до слабости, до дрожания рук – увидеть в кабинете Алова. Этот не мог пытать: он фанатик, мерзавец, но не палач…