С пинией сравниваю я, о Заратустра, всякого, кто вырастает подобно тебе: высокий, молчаливый, твердый, одинокий, сделанный из лучшего гибкого дерева, господственный, —
– простирающий крепкие зеленые ветви за пределы господства
– еще мощнее отвечающий, повелевающий, победоносный; о, кто бы ни поднялся на высокие горы, чтобы только посмотреть на такие деревья?
Под деревом твоим, о Заратустра, оживляется и печальный и неудачник, при виде тебя успокаивается беспокойный и исцеляется сердце его.
И, поистине, на гору твою и к дереву твоему обращены сегодня многие взоры; возникла великая тоска, и многие научились спрашивать: кто такой Заратустра?
И все, кому ты некогда по каплям вливал в уши песню свою и мед свой; все, кто прятался, кто жил одиноко или одиночествовал вдвоем, заговорили сразу к сердцу своему:
«Жив ли еще Заратустра? Не стоит больше жить, все равно, все тщетно, – или мы должны жить с Заратустрой!»
«Почему не приходит тот, кто так давно возвестил о себе? – так вопрошают многие. – Не поглотило ли его одиночество? Или мы должны сами пойти к нему?»
Теперь случается, что само одиночество истлело и распадается, подобно могиле, которая распадается и не может больше держать мертвецов своих. Всюду видны воскресшие.
Теперь волны поднимаются все выше и выше вокруг горы твоей, о Заратустра. И как ни высока высота твоя, многие должны подняться к тебе; твой челн уже недолго останется на суше.
И то, что мы, отчаявшиеся, теперь пришли в пещеру твою и уже свободны от отчаяния, – служит лишь предзнаменованием, что лучшие находятся на пути к тебе, —
– ибо он сам находится на пути к тебе, последний остаток Бога среди людей, а таковы именно: все люди великой тоски, великого отвращения, великого пресыщения,
– все, что не хотят жить, если только не научатся снова
Так говорил король справа и схватил руку Заратустры, чтобы поцеловать ее; но Заратустра уклонился от его почитания и отступил с испугом, молча и как бы внезапно отлетая в широкую даль. Но немного спустя был он уже опять у гостей своих, смотрел на них ясным, испытующим взором и говорил:
«Гости мои, вы, высшие люди, я хочу говорить с вами по-немецки и ясно. Не