Так было всегда, когда приходил отец. В мамины покои не разрешалось заходить ни одному мужчине, но и здесь, как и в Боярской Думе, он был самым главным. Ване он казался былинным богатырем, и даже более могучим, потому что побеждал не оружием, не меткой стрелой и не в рукопашном бою, а какой-то таинственной невидимой силой, которая исходила от него. Одного жеста или взгляда, или даже одного его появления среди людей было достаточно, чтобы все, как один, сделали то, что он желал.

Вот сейчас он захотел остаться один на один с мамой и Ваней, и тут же это произошло. Мамка Аграфена не в счет — она всегда рядом, насколько помнит себя Ваня. Ну, нельзя же представить себе плечо без его продолжения — руки. А мама и тятя — это как дыхание, его не замечаешь, а попробуй не дышать…

Ваня не мог бы выразить это словами, но примерно так чувствовал. Отец поднял его на руки, как былинку, и поцеловал. Потом, не выпуская сына из рук, обнял и поцеловал маму, и во взгляде его было столько обожания, что мама вспыхнула. Зарделись даже маленькие уши в кольцах черных волос, выбившихся из-под усыпанной изумрудами кики[5]. Ваня обнял одной рукой мамину шею, другой — отцовскую, так что головы всех троих соединились. Они как будто стали единым целым, и от этого Ваня ощутил огромное счастье.

Наконец они сели за стол, и мама нацедила тяте самую большую чашку сбитня. Тут великий князь обратил внимание и на мамку:

— Что-то не те сказки ты, Аграфена, рассказываешь наследнику, — сказал он. — Мой сын должен стать воином и побеждать врага. У Руси-матушки много недругов, их надо крушить силой и смекалкой. А какой соперник — яйцо? Пусть даже в нем Кощеева смерть! Яйцо разбить — не велика задача. Надо сразить ворога в честном открытом бою!

Аграфена в знак согласия молча поклонилась и вышла, уловив едва заметное движение княгининой головы.

В горнице остались лишь мама с тятей и Ваня. И еще — зайчики от солнечных лучей, дробившихся в разноцветных оконцах. Они прыгали по стенам, по столу и полу, покрытому ярким персидским ковром, зажигали искорки в глазах Ваниных родителей и превращали их в сказочных царя и царицу, самых прекрасных на свете.

— Тятя, а можно сегодня дяде Овчинке покатать меня на Гнедке? — попросил Ваня. Он был уверен, что отец разрешит: он все позволял наследнику. Ваня попросил только потому, что хотел еще раз встретить взгляд отца, почувствовать его любовь.

— Ты не только покатаешься на Гнедке. Ты сегодня со мной и мамой поедешь на охоту, — ответил отец. — Если, конечно, вы с мамой согласитесь.