— Ну вот, молодец. Хороший мальчик. А теперь давай снимем эту перчаточку и посмотрим, где бо-бо. Рану надо промыть. После собачьих зубов рану нужно промыть как можно быстрее. О тебе должен позаботиться специалист.
Она касается моей желтой перчатки, но я с таким ожесточением отдергиваю руку, что кровь летит во все стороны. Даже на потолок.
Джил отступает.
— Хорошо, хорошо… Пусть перчатка остается на месте. Договариваемся — никто не будет заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь делать. Понимаешь? Я тут — чтобы тебе помочь. Хочешь, чтобы тебе помогли?
Я киваю. Она делает глубокий вдох.
— Хорошо, молодец. Мы с тобой обо всем договорились. А теперь скажи, почему ты не хочешь снять перчатку? Что в ней такого? Почему она так важна для тебя?
— Эмили. Перчатка. Жвачка, — говорю я, и меня пронизывает ужас от сознания, что я преступно манкировал своим долгом и забросил инспекцию подземки! Эмили осталась без защитника!
Джил тяжело сглатывает.
— Кто такая Эмили, Саймон?
Я оборачиваюсь и показываю здоровой рукой на триптих, который
…повержен на пол
…сорван с подставки
…изорван
…уничтожен!
Вместо глаз на всех трех картинах — дыры, дыры, дыры! Сама подставка изломана, часть ее деревяшек торчит к потолку — как мачты покореженного бурей и выброшенного на берег корабля.
Джил смотрит в сторону этой трагедии — и она ее не удивляет. Как будто она еще раньше заметила, что случилось с триптихом.
Успела заметить — или это дело
— Саймон, ты сам уничтожил свою работу? — говорит она, фальшиво округляя глаза.
Сквозь туман боли и отчаяния я начинаю вспоминать. Помню, Джил тут была. Помню ее саркастически-дружественную улыбочку. Похаживает и посмеивается. Вся такая подруга до гроба. Помню, как она юркнула в кухню — ответить на призывный писк своего сотового. Помню, что диктофон в кухне сам включился на ее голос и записал разговор: «…Извини, Роджер, тут одно дело вклинилось. Я, собственно, уже на месте…» По этим словам я понял всю правду про Джил — и то, что она замешана в заговор против Эмили.