— Вы должны жить.

— Я не хочу.

— Геля, — сказал он.

Она с мукой мотнула подбородком в сторону, словно у нее не было сил довести до конца протестующий жест:

— Я не хочу… носить его кровь…

Последние слова она произнесла шепотом. Не знал, что на это ответить. Не был женщиной. Сила жизни, что была в ней, отличалась от той, которую он чувствовал в себе и которая гнала его в последний бой. Только и повторил:

— Вы должны жить. Вы выдержите, Геля. Вы сильная.

— Я не хочу им сдаваться. В конце концов, у меня тоже есть гранаты, целых две, — и все одновременно без слов вспомнили, как дарили ей в сентябре на именины «лимонку» — РГД, и она, видно, вспомнила то же, потому что всхлипнула, то ли засмеялась нервно: — Ой божечки, а ведь я для вас для всех гостинцы приготовила к Рождеству! — и уже выбрасывала в густеющий мрак из своего рюкзака какие-то дрожащие свертки: рукавицы, носки? — что-то белое вспорхнуло и упало крылом вниз, коснувшись углей, она подхватила, встряхивая: — А это для вас, друг командир, наденете? Это Лина, сестра, просила вам передать, я берегла к Рождеству…

Это была сорочка. Ослепительно-белая мужская сорочка с густой, как грядка чернобривцев, вышивкой на груди. Такая, как вышивают девчата своим суженым, — и у троих мужчин от ее вида перехватило дыхание: сорочка светилась во тьме как живая, она хотела быть надетой не на смерть, а на свадьбу. И вдруг Адриан понял, зачем она тут.

— Ах, пусть вам Господь воздаст! — сказал, уже ничему не удивляясь: все было так, как должно быть, жизнь, добегая до своего конца, точно, как пуля по стволу, катилась гладко, словно по высшему повелению, и все в ней укладывалось в положенные пазы. И девочка в матросском костюмчике, что, сама того не ведая, вышила для него последнее его оружие, тоже была здесь и смотрела на него с любовью. Вот под этой сорочкой он и выйдет.

Он объяснил свой план: он объявит, что сдаются. Выйдет первым, под белым флагом — вот под этим, — взял сорочку в руки, но она не пахла: он утратил обоняние, ощущал только запах гари. Сорочкой прикроет гранату — те не увидят, пока не окружат его, подойдя ближе. Тогда тремя взрывами одновременно они смогут уничтожить как минимум десяток врагов. А если повезет, то и больше.

И Стодолю с ними, подумал он, только вслух этого не сказал. Это было его последнее задание, никому другому не мог его поручить: должен был убить предателя. Не смел ни сам погибнуть без этого, ни друзей отпустить в смерть: такая смерть была бы поражением, на том свете он не посмеет взглянуть им в глаза. А Гельця должна остаться здесь, в крыивке, Гельца должна жить. Кто-то должен вырастить наших детей.