— Друг командир, — это снова была она, только голос у нее изменился до неузнавания, низкий, как при простуде. — Разрешите, я пойду с вами.

Но он уже не слушал — перед ним возносилась гигантская темная стена, больше всего того, что он преодолел до сих пор, и он сказал той, что не пускала его туда, удерживая при жизни:

— Нет, — и шагнул к воздухоходу.

— Подождите! — Ее волосы растрепались; выглядела как безумная. — Выслушайте меня! Они пришли за вами, друг Кий, — но он пришел за мной!..

Мужчины глядели на нее, будто впервые увидели.

— Он спасется, — сказала она; в ее голосе звенели истерические нотки: — Он выскользнет, он хитрый. Вы ему ничего не сделаете. А через две недели назначено краевое совещание проводников СБ. И он туда придет, уже с новыми облавщиками. И это будет конец. Господи, — почти крикнула она, — да разве вы не понимаете, что его вы не убьете? Не обманете его своим представлением, и он спасется, даже если бы у вас была сейчас не граната, а бомба, и вы бы уложили полгарнизона? Я должна выйти, я! И именно первой, как он и хотел! Только тогда он вам поверит — когда я буду стоять рядом с вами!..

Воцарилась тишина. Сквозь звон в ушах Адриан слышал словно тоненькие детские голоса: пели хором, где-то далеко, будто колядовали.

— Она верно говорит, — тихо молвил Левко.

При-йшли три ца-рі з східноі землї, при-несли да-pi Діві Марії…

Да, она говорит верно, Стодоля пришел за ней. Стодоля тоже знал, что я ее люблю, и на это и рассчитывал — что я не дам ей погибнуть. Она верно говорит, она его знает лучше. Она права, это единственный способ — выйти вместе; погибнуть вместе.

Я этого не хотел, думал Адриан Ортинский, с беззвучным звоном рассыпаясь вдребезги на мириады одновременно видимых близко, как в бинокль освещенные в ночи окна, осколков своей жизни, как рассыпается вьюга на мириады снежинок, — я этого не хотел. Но его воли уже не было — не как я хочу, а как Ты. Вставайте, пойдем. Вот, предающий меня уже близко. Ангельский хор вибрировал, звон в ушах нарастал — где-то далеко впереди, по ту сторону неохватной темной стены, которую им предстояло одолеть, звенели колокола Святой Софии, в Небесной Украине, куда они отправлялись. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Да, думал он. Верно. Она права.

Он кивнул. Очень медленно — все вокруг внезапно стало очень медленным, словно для того, чтоб ни одна мелочь не ускользнула от его внимания, ни одна снежинка, крутившаяся перед глазами, — видел их все одновременно, как-то все умещая разом: эбонитовую граненую рукоятку эмпэшки Ворона, выпуклый блеск пуговиц на куртках, побагровевшие, как иссиня-пепельный след от раны, остатки сгоревшего костра, темнеющие в руках, как живые, округлые морды гранат. Шесть гранат на четверых, не так уж и плохо.