— Маменьки мои родненькие! — тонко, странно завопила она, сама пугаясь своего вопля, слыша в нем такую истинную горечь и непритворность, которые никогда раньше не были знакомы ей. И с этого момента она забыла о притворстве, наплевать ей стало на все, что думают и говорят люди. Ничего она вокруг не видела, не замечала, и ничто уже не могло ее остановить в стремлении к Василию. В непутевой Майкиной плоти, оказалось, жила любовь к Василию, любовь, ничего не требующая для себя, кроме существования его на этом свете.

И старая главврач разрешила Майке пройти к раненому, хотя чувствовал он себя плохо, и даже инженера Некрасова к нему не допустила. У Василия было задето сердце, предстояла вторая операция, хирург же из области и наркотизатор прибывали только вечерним поездом.

Василий задыхался. Кровь из сердечной мышцы выбрызгивалась в грудную полость и сдавливала легкие.

— Чего в рабочее время приперлась? — спросил Василий, когда Майка хлопнулась на колени возле его изголовья.

— Масло подсолнечное забросили, а я замок набросила, — сказала Майка весело, чутьем угадывая нужный сейчас тон. — Пошли они, бабы эти… Болит?

— Сыромятный мужичок Степа, а, гляди, до сердца достал… Дурак… Наговорил там на себя… Молчать надо было, — старательно, медленно говорил Василий. — Дуба врежу — ему не срок, а сразу вышку впаяют… Ты ему добавить справила?

— Я. Помрешь — руки на себя наложу, — тихо сказала Майка, сухими глазами глядя на Василия, не решаясь даже прикоснуться к нему, убрать с белого лба мокрую белую челку.

— Я помирать не собираюсь, — сказал Василий. — Ишь прибежала!.. Ты что — жена мне, чтобы в больницу приходить? Топай!

Майка послушно поднялась и потопала к дверям, глотая рыдания, кусая свои грязные ногти.

— Постой! — сказал Василий. — Карандаш есть? И бумаги спроси. Сестрица! — хотел позвать он, но задохнулся, побагровел, сдерживая нарастающий кашель.

Майка взяла у сестры карандаш и бумагу, вернулась к Василию и сунулась лицом в его подушку. Жалость к Василию, к себе, тревога, страх за него, боязнь помешать, раздражить, повредить — все смешалось в непривычную для Майкиной души сумятицу.

— Пиши! Ну, готова? — торопясь, зашептал Василий. — От потерпевшего в равноправной драке… Алафеева Василия Алексеевича. Заявление… к прокурору. — Он опять побагровел.

Сестра поднесла кислородную подушку, без слов сунула раструб ему в губы. Впервые Майка увидела, как скручивают зеленую подушку, выдавливая из нее газ.

Василий несколько раз вздохнул и отстранился, спросил Майку:

— Завидно небось?.. Хочешь попробовать?