— Он не едет.

— Из-за того, что произошло? — забеспокоился Тифон.

— Нет. Из-за другого.

— Ему нельзя тут оставаться, — сказал Ярослав. — Лица его никто не видел, но если начнут расследовать, вычислят.

— Он не останется. Он уже ушёл. Сам. Без меня.

В ту же минуту в Лёхиных руках появилась маска волка. Нацепив её, он вытащил из-за пояса пистолет Тифона. Я ахнула.

— Представление продолжается, — пробубнил Лёха и направился к будке охранника, а мы побежали на стоянку.

Солнце палило вовсю, стояла душная ленивая жара, прохожих не было. На нас никто не смотрел и ничего не видел.

Ворота открылись раньше, чем мы захлопнули двери машины.

Хайлендер завелся. Быстро вырулил из ряда, притормозил, подбирая Волка возле будки и с рёвом рванул по дороге.

Лёха с хохотом свалился на меня. Радостно обхватил и полез целоваться волчьей мордой. А когда я отмахиваясь треснула по ней, радостно пробубнил изнутри:

— Вот это я понимаю драйв!

Мы пронеслись мимо поля, через лес и выскочили на трассу неподалёку от 24/7.

План их заключался в том, что машина так и так числится в угоне, поэтому от того, что мы на ней уехали, ничего не изменится. А то, что Лёха помахал перед бухающим охранником пистолетом, доказать будет очень сложно. После кролика с обрезом, его алкоголическому воображению, вряд ли кто-то поверит.

Взвинченные до одури, со спутанным сознанием мы мчались по шоссе. Словно укуренные или пьяные вдрызг. Перекидывались короткими, едва понятными фразами, начинающимися с: «А этот», «А тот», «А ты», «А я». Только поступок Амелина парни не обсуждали. То ли не хотели говорить об этом при мне, то ли сами, как и я, ещё не до конца осознали, что это было.

Однако по мере того, как мы удалялись от «Хризолита» меня вдруг начала накрывать паническая волна. Сначала лёгкими покалываниями, тянущей болью в животе, головокружением, тошнотой, холодным потом и, в конечном счете, я поняла, что ещё немного, и совсем перестану дышать. Воздух внутри меня не двигался.

Этому не было никакого разумного объяснения. Я ничего не осмысливала, не обдумывала, не взвешивала. Никого не винила, не оправдывала, не сожалела и не раскаивалась. Мне просто стало плохо. Как бывает при судорожных припадках. Дрожь колотила такая сильная, что даже Лёха почувствовал.

— Эй, ты чего? Всё в порядке. Мы умотали. Все живы. Всё зашибись, как круто.

Он хотел обнять, но я не далась. Сидела и тряслась. И чем сильнее пыталась унять эту дрожь, тем сильнее она становилась.

А когда стала совсем задыхаться, принялась тыкать опускающую стекло кнопку, но никак не попадала по ней, отчего как дура долбанула пятерней в стекло.