Тем временем пришел канун Нового года, последний декабрьский вечер. А человек остался один. В школе он был давно никому не нужен, в новой жизни, к которой стремился, — тоже. И дома в тот вечер никого не было: мать — повариха — до утра будет работать в своей столовой, сестра — отплясывать на фабричном новогоднем балу. Поначалу Женька не особенно тяготился этим одиночеством, но придавал ему значения, протопил печь, поглядел телевизор, постоял, сунув руки в брюки, посвистывая, возле серванта, потрогал мягкие, словно тряпичные, полиэтиленовые колючки на елке и вдруг почувствовал какое-то смутное беспокойство, смятение. "Что такое?" — удивленно подумалось ему, а уж невыносимая, никогда еще не испытанная им тоска одиночества больно и жестко схватилась за его мальчишеское сердце.

В такую ночь, хоть кому привелись, будет горько и обидно оставаться наедине с самим собой в пустом, хоть шаром покати, пусть и теплом, и светлом, с елочкой, с телевизором, но в пустом — вот какая беда! — доме. И Женька, почувствовав эту горькую обиду, заметался по комнатам, но, нигде не найдя себе места, поспешно сунул руки в рукава своего легкомысленного в такие морозы, продувного демисезонного пальтеца, натянул на голову кепочку, погасил везде свет, запер дом и очутился на улице.

А выбежав за калитку, оторопело остановился. Идти ему было некуда. Никто его никуда не звал и нигде никто не ждал.

А на улице вовсю чувствовалось приближение новогоднего празднества. В окнах многих домов горели яркие огни, в чистом темном небе мигало множество звезд, а людей нигде не было видно, даже на самой главной поселковой Почтовой улице, упиравшейся в железнодорожный переезд возле станционной платформы. Это значило, что все уже разобрались по местам, по компаниям и ждут урочного знаменательного мгновения, чтобы стрелять в потолки шампанскими пробками, поздравлять друг друга со счастьем и от души веселиться.

В клубе машиностроителей, к которому от нечего делать, не зная куда деваться, приблизился Женька, под колоннами, ярко освещенными прожекторами и гирляндами разноцветных лампочек, гудела музыка, у парадного входа стояли билетерши, одетые снегурочками, и проверяли у гостей билеты.

Женька определился в сторонке, так, чтобы не мешать людям, идущим в клуб, и не особенно маячить, выделяться на свету. Время шло, он озяб, а никому до него не было дела, никто даже внимания не обратил на него, притопывающего по морозцу невдалеке от клубных колонн. Быть может, думали, что он поставлен тут для порядка? А может, вовсе никто ничего и не подумал, равнодушно скользнув по нему взглядом счастливого, довольного жизнью и предвкушающего веселье человека? Так ли было, не так ли — кто знает?! Женька не задумывался над этим вопросом, стоя при парадном подъезде, поскольку ему страсть как хотелось самому пройти в клуб и хоть какой-нибудь часик, отогревшись, почувствовав себя человеком, потолкаться средь нарядной шумной толпы.