Сане, розовому, курносому увальню, Сережиному брату, шел всего четвертый год.

— Ну иди, — сказала бабушка, поняв состояние внука, и вновь отсчитала ему ровно двадцать восемь копеек.

И они пошли. Только теперь уже Мишка был за старшего и первым подошел к прилавку и ждал, пока Саше дадут хлеб, как прошлый раз ждал Сережа, пока дадут хлеб ему, Мишке.

Вот они уложили буханки в авоськи, но с места не тронулись. Стоял Мишка, словно прилипнув грудью к прилавку, удивленно, с огорчением глядя на тетю широко распахнутыми карими глазами, стоял рядом с ним, водя по прилавку теплыми толстыми руками, безразличный ко всему Саша.

Жизнь снова открыла Мишке в эту минуту еще одну свою тайну.

Тайна заключалась опять в двухкопеечной монете. Дело в том, что продавщица дала Саше две копейки сдачи, а Мишке не дала ничего. Это невероятно его огорчило. И он стоял у прилавка, пораженный случившимся, оскорбленно глядя на продавщицу.

— Что же вы стоите? — спросила она.

— А сдачу? — спросил Мишка.

— Я же ему сдала.

— А мне?

— А тебе не полагается.

Как это не полагается? Саше полагается, а Мишке не полагается? Вот еще новость!

Мишка был предельно вежлив и терпелив.

— Может быть, вы думаете, — не спеша стал он объяснять, по обыкновению растягивая, напевая слова, — может быть, вы думаете, что мы с ним из одной семья? Так, пожалуйста, мы с Саней совсем из разных домов.

— Иди, не мешай работать, — сердито сказала продавщица. — Ишь какой!

— Но мне тоже нужна сдача, — настаивал Машка. — Как же так?

Однако скоро их оттерли от прилавка, и они побрели друг за дружкой к выходу. Саша сжимал в кулаке маленькую монетку, а Мишка судорожно глотал большие обидные слезы.

И не понимал он, что это жизнь, катящая на всех парах, вновь показала ему одну из своих загадок, дала возможность сделать еще одно очень важное открытие. А сколько их, этих открытий, впереди? Пусть только будет в них больше радости, чем огорчений. Или поровну. Поровну тоже неплохо, когда познается жизнь, её великая правда.

Целый день с утра до вечера

Хлопнула кухонная дверь, Мишкины ноги спешно протопали по веранде, и вот он уже возбужденно заходил, заколесил по столовой и самозабвенно, однако не спеша, словно сказитель, запел свой рассказ: