А тут еще в лесах и на болотах, по берегам озер и на закрайках лугов побелели, чистым снегом окутались деревья, да и в селе, что ни шаг, то припорошенное седой метелью дерево: черемуха расцвела.

Жмурясь от солнца, отец развел руки, на них вздулись бугры мускулов.

— Эх, Ромка, черемухи-то сколько! — он понюхал воздух, покрутил головой. — Запах-то, запах! Ну и цепкое к жизни это дерево. Каждую весну калечат его из-за цвета так, что другое давно бы зачахло. А черемухе ничего не делается, только сильнее курчавится с каждой весной на радость людям.

Село раскинулось на высоком берегу огромного озера, поэтому с крыльца хорошо видна вся Лыковщина — озерно-болотистый край. Слева и сзади село обступали вековые, уже в километре от околицы непролазные леса. И так до самой поймы реки Линды. Много в этом краю и дичи, и рыбы, и грибов, и ягод. Даже бобры, завезенные сюда в двадцатых годах, расплодились в благодатных угодьях, и теперь их колонии можно встретить без труда, если пробраться в глубь болот.

Свежий ветер с озера забирался под рубашку, холодил живот и грудь до озноба. Ромка поежился, но все же плеснул, по примеру отца, себе в лицо ледяной водой из рукомойника и крепко растерся полотенцем.

— Садитесь завтракать, мужики! — донесся с кухни голос матери.

Отец взялся за ручку двери.

— Айда, Ромка, навертывай побыстрей да за уроки. А мне на озеро надо наведаться, и так не успеваю. Великовато хозяйство для одного егеря…

Ромке не хотелось уходить с крыльца. В это утро радовало все: и встающее над озером в розовой рубашке солнце, и цветенье черемухи, и посвист утиных крыльев в студено-сиреневом небе.

Однако и отец не пошел в избу. Он облокотился на перила, хмуро посмотрел в сторону мощенного булыжником шоссе. Ромка тоже посмотрел туда. От озера по глинистому съезду к шоссе поднимались трое.

— Пап, опять они. И Сафонов, смотри.

Ромка хорошо знал всех троих. На шаг впереди приятелей тяжело ступал грузный Мордовцев, опоясанный поверх ватника широким кожаным ремнем с медной пряжкой. У него на плече лежала связка удочек. Выбравшись на ровное место, он положил удочки на траву, достал клетчатый платок и, сняв черную барашковую кубанку, стал вытирать бритую голову.

За Мордовцевым с двумя корзинками наперевес и сачком в руке взобрался на бугор нескладный парень в военных брюках, солдатском бушлате и артиллерийской фуражке с черным околышем. Это был Николай Кудрявцев, которого в селе иначе не называли, как Колька-шофер.

Третий — приземистый и широкий, как кряж, в резиновых рыбацких сапогах и брезентовом балахоне с капюшоном — Сафонов Алексей, колхозный плотник. В корзинке у него, конечно, тоже рыба. Подозрительно богатый улов.