Не город, а укрепрайоны, доты, дзоты…

Иерусалимским камнем мощеные Вавилонские Башни с выходами прямо к Престолам Всевышнего.

Стены, решетки, заграждения. Пещеры, гроты, ворота, коридоры. подземные ходы, лестницы, турникеты. Вооруженные солдаты ходят. Смотрят презрительно — знаем, мол, турист. Приперся на нас смотреть. А у нас — служба. Нет прохода! Что? Когда откроют проход? После второго пришествия вашего гаврика с нимбом. Вали, чего встал. Камеру спрячь. Фотографировать запрещено. Линяй, пока тихо.

Узкие проходы для люден. Широкие — для автомобилей, которые управляются так. словно они упрямые ослы. Сказывается восточная надменность — я еду в машине, значит я выше и важнее пешехода, которого можно поэтому и испугать и обрызгать грязью.

Все шоферы спешат куда-то. Спешат так, как будто от их прибытия зависят судьбы мира.

Евреи-пешеходы тоже все время спешат — бегут, бегут. Танцуют, взмывают в небо, приземляются как фигуристы на льду после — двойного тулупа. Суетятся. Странной, торопливой побежкой бегут туда… Потом быстро — обратно. Потом опять туда… Бесконечно долго что-то обсуждают по телефону. Жестикулируют, хотя собеседник их не видит. Жестикулируют для прохожих. Для себя. Для Бога.

В походке и в «побежке» еврея отпечаталась его ужасная история. Его заячья в ней роль. Его неврастения, его страх, его тысячелетняя усталость. Его ставшее против воли таким декоративным сознание. Шизофренически расщепленное сознание, вобравшее в себя бесконечные катастрофы, измотанное пустынями. пророчествами, ожиданиями, войнами, изгнаниями, истреблениями. погромами, щербатыми камнями на безводном пути.

Еврей не идет, а бежит, подскакивает — ловит манну, заметает следы, взлетает прямо в небо к Творцу в руки, кривляется как паралитик, озирается — проверяет, далеко ли фараоновы всадники. Подрыгивает, взмывает, а потом, приземлившись, косолапит пыхтя. Тяжело затанцует свой — юдентанц.

Еврей — не пария и не парвеню, а мистический кролик, проводник по каббалическому Зазеркалью — по Торе — метаистори-ческой стране скотоводов. Еврея не любят соседи. Иногда его терпели, но чаще гнали, обдирали и жарили.

Его сознание патологически расщеплено. По вертикали, как колонна на входе в Храм Гроба. Он вечно настороже. Он не верит времени. Не верит стенам. Не верит развитию. Он слишком стар для новой жизни. В глубине подсознания он давно уже хочет умереть, успокоиться. Он жертва, ищущая палача. И кажется, наконец, палача обретшая.

Весь мир для еврея — антисемит. Давно объявленную войну новой эпохи, войну — всех против всех он принимает по старинке за войну — всех против евреев.