Кружилин не верил ни в искренность его голоса, ни в искренность его слов. И прервал его:

— Я ко всем, кто меня моложе и кто старше, отношусь как коммунист прежде всего.

Полипов от окна повернул к нему тяжёлую голову, секунду-другую поглядел молча и усмехнулся.

— Плохо ты кончишь, Поликарп Матвеевич.

— А мне кажется, это ты кончишь плохо, Полипов.

На этом они и прекратили тогда, в хмурый январский вечер сорок шестого года, свой разговор, разошлись ещё более непримиримыми. Теперь, понимал Кружилин, от Полипова надо было ожидать всего, любого подвоха и коварства, он не простит малейшего промаха, немедленно воспользуется им, чего, собственно, он и не скрывал. Не знал лишь тогда Поликарп Матвеевич, не мог предположить даже, что ударит Полипов со стороны нежданной, негаданной. И не думал, никоим образом не мог подумать и представить, с какой стороны придёт ему помощь. Не ему конкретно, а тому делу, которому отдал он всю свою жизнь…

* * * *

Буквально через час после этого тяжкого разговора с Полиповым он был на время забыт, как исчез, провалился куда-то сам Пётр Петрович, вся Шантара, все дела на свете — большие и малые, важные и неважные.

Кружилин, ужиная, в молчании перебирал детали этого разговора, когда стукнул кто-то в дверь и на вопрос жены, кто же там, из-за двери донёсся равнодушный женский голос:

— Телеграмма.

«Откуда это ещё?» — хмуро думал Поликарп Матвеевич, вскрывая поданную женой телеграмму. Вскрыл, развернул листок, одна-единственная строчка запрыгала, а потом расплылась перед глазами: «Папа мама я возвращаюсь день приезда поезд сообщу дополнительно Василий». Ничего ещё толком и не понимая, чувствуя только, что сердце останавливается, он покачнулся.

— Что?! — шагнула к нему жена.

Её голос немедленно привёл его в себя, он, задыхаясь, шёпотом почти, произнёс:

— Тосенька, спокойно… Спокойно, милая… Нашёлся, возвращается Васька наш… сын!

И она не поняла сперва, о чём это он говорит. А когда смысл этих слов, страшных содержащейся в них радостью, дошёл до неё, она в какие-то мгновения сделалась, как стенка, белой и не покачнулась уже, а столбом повалилась навзничь.

— То-ося! — вскричал он, подхватил её и понёс, бесчувственную, на кровать, а затем кинулся к шкафчику за валерьянкой…

…В Шантаре Василий был через неделю. Худой — кожа да кости, с глубоко и, кажется, навсегда провалившимися на жёлтом лице глазами, ещё и не живыми пока, он заканчивал жуткий рассказ свой, когда вошёл без стука Полипов, воскликнул радостно:

— С возвращением! И с великой радостью всех вас… и всех нас! Поздравляю. Всё хорошо, что хорошо кончается.