Тяжелораненые и больные перебрасывались из зоны боевых действий в больницы РС (Приедор, Баня Лука) и Сербии (ВМА[185] и другие больницы и реабилитационные центры). Их семьям не сообщали точную информацию и не помогали в посещении своих родных. О состоянии раненых в больницах вне территории РСК Главный штаб САК и командования частей точных сведений не имели, не могли отслеживать их состояние и оказывать помощь. В Книнской больнице многих раненых и больных лечили в условиях огромной нехватки лекарств и медицинских материалов. Из-за плохого питания, на койках со старым и нестиранным бельем или без него, без пижамы, раненый ощущал себя беспризорным и брошенным. Нехватка топлива сказывалась на отоплении и временами из-за холода было невозможно проводить и хирургические операции. Правительство, министерство обороны, как и органы скупщины общины Книн, мало что делали для Книнской больницы. Для них не было ничего святого, в том числе погибшие и раненые бойцы Краины.

Кульминацией забвения и крайней заброшенности семей убитых, раненых и больных наступила после падения РСК. Они оказались «ничьими», никто не считал себя ответственным за помощь им, как будто они были виноваты в войне и в ее исходе. Когда эти несчастные пытались добиться своих прав, то им в основном отказывали и посылали из учреждения в учреждение. Позднее были приняты правила, установившие практически невыполнимую процедуру доказательства гибели, ранения и болезни бойцов. Вдова погибшего мужа, родитель погибшего сына, ребенок погибшего отца должны были где-то получить свидетельство и подтверждение, выданные в бывшей РСК о гибели своего родственника. Требовались и данные, которые тяжело было бы предоставить даже при сохранении Республики Сербская Краина. Такие же правила действовали в отношении инвалидов войны. То, что у раненого нет ноги или руки, без документального подтверждения доказательством не является! В особенно тяжелой ситуации оказались семьи пропавших без вести, хотя их близкие действительно погибли. Без подтверждения, что «пропавший без вести» погиб или убит, с данными о месте и обстоятельствах, семье «пропавшего без вести» было нечего ждать помощи. Известно много разных характерных примеров.

Полковник, кадровый офицер армии Югославии, служивший в САК, пострадал от взрыва снаряда, а из-за отсутствия необходимого лечения, закончил войну с потерей слуха свыше 70 %. Во время войны он лечился в Книнской больнице, и многократно ездил на осмотры в Белград, в Военно-медицинскую академию. Операция «Буря» застала его на боевом задании далеко от Книна, все документы остались в канцелярии. На его беду, Книнская больница не вывезла документов, которыми он мог бы доказать, что проходил лечение. То, что ВМА подтвердила потерю слуха от взрыва, не было основанием для обеспечения его прав. Матери, чей сын погиб в рядах ЮНА у Шибеника в ноябре 1991 года, было отказано в предоставлении статуса матери погибшего бойца, под предлогом, что ее сын служил в ЮНА, а не в Армии Югославии. А женщина бежала из РСК с нетрудоспособным мужем, вдовой погибшего сына и двумя его малолетними детьми. Мать 26-летнего добровольца, который погиб в отряде одного хвастливо-дерзкого командира, для получения права на помощь металась от общинных до республиканских властей, от одного союза ветеранов до другого, потом от военкомата до Генштаба и Министерства обороны, добиваясь подтверждения, что ее сын был добровольцем и что он погиб. Те, к кому она обращалась, отвечали, что не могут дать искомое подтверждение. А она всем показывала похоронку, вырезанную из «Политики»[186], с фотографией своего сына. Командир его отряда в похоронном объявлении сообщал, что «прошло уже четыре года со дня геройской гибели Обилича[187]» (указана фамилия и имя сына несчастной матери). Затем следовал текст: «С печалью и гордостью сохраним память об отдавших свою жизнь». В общине ей сказали, что будет достаточно, если автор похоронки заявлением подтвердит, что ее сын являлся добровольцем и что погиб. К сожалению, она не получила ответа на письмо, отправленное командиру похоронки…