Старик поднялся и пошел разыскивать Миру.

Она сидела в библиотеке. Горел торшер. В его свете таинственно светились высокие стены, плотно заставленные книжными корешками.

— Ты так и не смогла поспать?

— Нет, — ответила Мира. — Хорошо, что ты смог. Я заварила чай. Иди, выпей!

Он увидел, что на маленьком столике стоит посуда, взял чайник и налил две чашки чая.

— Спасибо, — сказала Мира.

Он сел.

— Ты очень устала?

— Совершенно не устала.

Оба пили чай.

— Скоро рассветет. Мы сделали что могли, — заметила Мира. — Врачи тоже сделали что могли. Горан — хороший мальчик. Мы тоже с тобой неплохие люди. Если по справедливости, то у Горана должен быть шанс. Но справедливости не существует. Как и не существует случайностей. Теперь сбудется то, что предначертано Горану. Очевидно, что каждый из нас должен хотя бы во что-то верить. Вот все, во что я верю. Ты веришь во что-то большее?

— Нет.

— Хорошо.

— Подожди-ка, — сказал он. — Я верю в тебя.

— Ах, Trouble man, — сказала она. — Вечером в ЦКБ я решила рассказать тебе нынешней ночью кое-что, — чего ты не знаешь… Я все время собиралась рассказать тебе об этом, с тех самых пор, что мы живем вместе. Я так ни разу и не сделала этого. Теперь я должна сделать это — ради тебя, Trouble man.

— Ради меня?

— Ты полон ненависти к этому городу, к этой стране из-за всего того, что случилось тогда с твоей семьей и теми людьми из подвала, из-за старых и новых нацистов, из-за множества людей здесь, которые никогда ни о чем не жалели и не понесли заслуженного наказания, как не раз говорил ты сам, из-за массовых убийц, подобных Зигфриду Монку, который не искупил своей вины и вот теперь мирно умер во сне… Конечно, ты ненавидишь здесь не всех. Например, людей из Детского госпиталя ты любишь. Но сам ты называешь Детский госпиталь «параллельным измерением» и не причисляешь его к Вене.

— Верно, — согласился он.

— Нельзя жить в ненависти. Тем более если раньше любил.

— Что я любил?