В далеком зареве огней был для Меркулова некий символ, и все, что вошло в него здесь, в Амбе, говорило ему: жизнь идет вперед, потому что в ней преобладают законы, движущие ее, и человек не может стоять в стороне от этого непрестанного движения…

Он спускался с угора к протоке, пропастно чернеющей между припорошенных снежной крупкой берегов; далеко разносились его сдерживаемые на крутой тропе шаги, весло шурхало в побитой изморозью сухой светлой траве. Ожидание предстоящей охоты томительно и властно входило в Меркулова.

Обласки с бортами, тоже светлыми от изморози, зовуще ждали на черной воде.

4

4

Меркулов услышал осторожное поскребывание весла о борт и, уже зная, что подплывает Николай, посмотрел в ту сторону, увидел его небольшую ладную фигуру, слитую с обласком. Лодка медленно и ровно шла вдоль берега к скрадку, слегка ныряя носом от движения весла; вот эта слитность, удобность Николаевой посадки всегда восхищала Меркулова — он еще никак не мог свыкнуться с тонкостенностью, скорлупочностью обласка и размещался в нем с некоторым страхом. Подсадная утка, завидев Николая, начала издавать утробные звуки, видимо, в предчувствии скорой обратной дороги домой и кормежки.

Хорошая выдалась заря, хоть и померз Меркулов основательно. Два кряковых селезня и три гогля висели в скрадке на удавке, прицепленной к огрузшему от тяжести уток колышку. Селезней Меркулов взял из-под подсадной, причем одного влет, когда тот, почуяв недоброе, тяжело взмыл с воды; а гогли целой стаей, с характерным звоном спланировав под низким углом, кучно врезались в заплясавшие чучела; и, сдуплетив, Меркулов увидел, что две утки недвижно лежали, перевернувшись на спинки, а одна крутится на боку, часто загребая лапками. И Меркулов полоснул по ней, накрыл еще одним выстрелом.

Николай издали вопросительно улыбался Меркулову, не рискуя спросить его, как дела. И Меркулов тоже улыбнулся ему, поняв этот вопросительный взгляд, даже подмигнул, не сдержавшись от овладевшего им сознания охотничьей удачи. То суетное и тупое, что теснилось в нем ночью, совсем ушло сейчас, и в душе было по-утреннему чисто. Николай разогнал лодку, влетел на низкий, в сухой осоке бережок, подошел, увидел тяжелую связку уток — черный, с зеленью, белый, оранжево-красный цвета густо и празднично пятнали их, — одобрительно пощелкал языком. («Дроздочек», — вспомнил Меркулов Грунино ласковое слово.)

— Вот это я понимаю! Взял ты свое, Михалыч, молодцом!

Меркулов пытался принять безразличное выражение лица.

— Ну, что, Михалыч, я термос твой прихватил, попьем чайку да по озерам пробежим.