Озеро было уже недалеко, уже угадывался в тишине тихий шорох камыша под ветерком, он стоял сухой светлой стеной, обрываясь справа, и там низкий берег был испещрен следами скота, изрезан колесами машин и подвод.

— Михалыч, ведь они лебедей подняли!

Только тут увидел Меркулов двух птиц, плавно, молчаливо, невысоко кружащих над огромной чашей озера.

— Улетят теперь, да что же это!..

Пыхнул в камыше легкий сизый дымок — одна птица надломилась, всплеснула белыми крыльями и так, всплескивая, пытаясь удержаться в воздухе, будто цепляясь за что-то невидимое, отвесно, молчаливо падала, белая в просторном голубом небе. Она падала долго, и Меркулов не верил в это падение, его сознание отказывалось верить, говорило, что происходит огромный обман; он в страшном напряжении ждал: сейчас птица устоит, выправится, скользнет живыми крыльями в голубом небе; он ждал этого до последнего белого всплеска над самыми камышами. И в это мгновение трубный вопль раздался в тишине — это кричала вторая птица, косо, вниз планируя кругами.

«Кликун», — вспомнил Меркулов название породы лебедей и с болью поразился соответственности этого названия тому, что он видел и слышал сейчас.

Птица еще кричала и кружила, когда они с Николаем подбежали к обрезу камыша и там увидели человека, перепрыгивающего по согре, по кочкам к тому месту, где другая птица била белыми крыльями по воде. Они увидели, как человек рухнул, взмахнув руками, будто пропал среди покрытых светлой осокой кочек, и воющий стон пробился оттуда через торопливые хлопки руками по воде и грязи.

— Так тебе и надо, стерва! — с облегчением, с какой-то нервной разрядкой сказал Николай, но все же пошел к тому месту, пробуя ногами согру, кочки плывуна.

— Брось его к черту! — сказал Меркулов, но тоже шел за Николаем, чувствуя под ногами живую зыбкость.

Николай молчал, и, поравнявшись с ним, Меркулов увидел его острый, прищуренный взгляд, прицелившийся к лицу человека, по плечи ушедшего в пузырящуюся темную жижу, необычно притихшего. Меркулова поразило лицо Николая — в нем была не злоба, нет, скорее угрюмое любопытство, недоумение, какая-то внезапная проясненность.

— Ты?..

Из кочек, из будылей поломанного камыша на Николая затравленно смотрели замутненные хмелем грязные глаза.

— Ты? — еще раз недоуменно повторил Николай. — Лебедя убил, стерва…

— Помоги мне, — проговорил наконец человек, кусая сухие губы. — Помоги…

Николай взвел курок.

— Я тебе помогу сейчас, стерва.

Там, в темных кочках, в пузырящейся гнилой воде, снова послышался испуганный воющий стон. Но Николай прицелился мимо, по белым, еще всплескивающим крыльям, и через секунду они упали, успокоились, тишина ударила в уши, и тогда та, вторая птица низко, с недоуменным, печальным, страшным криком в последний раз прошла, напряженно вытянув тонкую шею, и, уже поверив, что все кончено, взмыла, медленно стала удаляться, растерянно и одиноко крича.