В прах изошли ваши тела, однако слова правды, гордости, чести, любви струятся с воздухом, и братья ваши (кому еще надлежит лечь в братскую могилу) слышат вас.

Вас не столь уж мало — тех, кто перешагнул через черные камни поголовного насилия, доносов, предательства и всеядности. Все завещанное вами слышим и видим…

И я послужу вам. Не много у меня сил и нет уже той ярости к жизни, но я всегда с вами. Впрочем, нет, тело еще сильное — меня хватит на хороший шаг, верьте!

С высокой колокольни ударю в тяжелый, неподатливый колокол — в вашу память ударю. И густой рокот возвестит и разнесет по всей земле русской славу вам и нашу печаль…

Не сбивайте с деревьев живые листья! Иссохнет древо жизни. Сожжет вас пыль и зной. Не будет тени, даже ничтожного уголка тени…

Шел год 1975-й — время последнего расцвета деятельности КГБ по удушению мысли и правды. В расплывчато-сытых чертах лица Андропова, его очках в тонкой золоченой оправе как бы оживала тень Лаврентия Павловича (сам Юрий Владимирович подмечал это сходство, надо полагать, тяготился; однако подшучивал — а что ж делать?..).

Андрей Дмитриевич Сахаров безуспешно пытается проникнуть в зал суда, где разбирается дело Сергея Адамовича Ковалева. Его «привлекли к ответственности» за хранение экземпляра книги «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.

Ковалева (в наши дни он народный депутат России) осудили на 10 лет лагерей и 3 года ссылки. А Сахаров так и не был допущен в зал. Впрочем, его самого ждали издевательства и пытки…

Все эти люди, кто выслеживал, подслушивал, доносил, лжесвидетельствовал, угрожал, бил, и поныне в полном здравии — при чинах, орденах, а то и с депутатскими значками — занимают новые кабинеты. Никто и никогда не отвечает у нас за преступления против прав и свободы человека, разве только покойники… У нас палачи в почете. Милосердие для них, в первую очередь и всегда — для них.

Давеча я слушал выступление Ковалева по телевидению Ленинграда.

«Оппозиции режиму не было, — говорил Ковалев. — Оппозиция — это какая-то организация, это общая программа, это деятельность с поддержкой заметной части общества. Этого не было. Была нравственная несовместимость отдельных людей с обществом — вот и все» (выделено мной. — Ю. В.).

А такие люди опасны. Опасны самим фактом своего присутствия.

Эту нравственную несовместимость со средой ярче всех выразила Марина Цветаева:

Кончали самоубийством, гибли от болезней, порожденных невозможностью так жить; гибли, исторгнутые самой средой (а это, по сути, все общество) как нечто чужеродное, в «психушках», лагерях и под пулями в подвалах тюрем…