Практика борьбы все крепче привязывает товарища Чуднов-ского к вождю. С Лениным ясна классовая суть любых явлений, даже самых запутанных.

Разоблачение Бебеля не прошло бесследно для Семена Григорьевича. Женщина в его сознании сместилась заметно назад, почти на старые допартийные позиции, когда товарищ Семен не видел в ней ничего достойного: так, сучня — физическое и хозяйственное дополнение к быту.

Он старался не показывать этого, но в его фразочках, замечаниях стали проскальзывать такие слова о женщинах, как «крапивное семя» и т. п.

Напевает Семен Григорьевич:

В городе да изымать оружие! И на пули нарываешься, и на тайные склады, и на притоны — те еще бардачки!

«С нашим народом иначе нельзя, — внушает подчиненным товарищ Чудновский. — На Западе люди могут иметь оружие по домам — это их собачье дело. А у нас оставь оружие — и до контрреволюции созреть не успеют, перестреляют запрежде друг друга (так и говорил: «запрежде»). Характер у народа легкий на кровь, даже игривый. Без этой самой власти, приставленной ко лбу, нельзя».

Работа сушит человека. У баб да девок груди подсыхают, и с тела тощают да злобятся. А Лизка… И не удержался, полез за папиросой. Что тут кривить душой: не встречал больше такую. Однако понять себя не может, с чего это она все последние дни на памяти.

А когда закурил, оплыл облаком сизого дыма, утробно прокашлялся, ушел в себя (есть у него такая черта: уходит в себя — и ко всему теряет чувствительность, даже глохнет), вдруг представил Лизку. Вот рядом — протяни руку. Росточком не так чтобы шибко, всего на голову выше, зато налитая, как из чугуна. Правда, чугун этот особенный… А что тут, может быть, это и есть любовь. Не разглядел, пропустил. Экая беда — возраст. Главное — друг друга вплотную устраивали…

И заулыбался: глаза — масляные щелочки, а сам неподвижен, голова чуть откинута — в прошлое вглядывается.

Детишек бы сейчас народили…

Через четверть часа Семен Григорьевич очнулся, вынул «мозер» из кожаных штанов, на всякий случай покрутил головку часов: в пять на доклад к Ширямову.

Знает председатель губчека — там будет и пан Благаж. Последние составы с легионерами уходят. Ян Сыровы уже укатил. Подумал: «Мы их мировой революцией достанем и всех удавим. А вот об ту пору и потолкуем, всему свой черед. Не уйдут!..»

И происходило все это в том необыкновенном Иркутске — кровавом и бредово-хмельном. Размораживался город для новой, невиданной жизни. Шутка ли, вместо Сибири — Дальневосточная республика, свой Совет Министров, свои дипломатические представители! Цель такого государственного образования — защитить советскую Россию от японцев (буфер и есть) и, само собой, снабжать товарами — о том в каждом доме гудят. Все без хмеля пьяные: позади свирепая зима и мутная пора усобиц с ее грошовой стоимостью жизни. В общем, крепнет уверенность дожить до тепла. Верят: обошла смерть и не будет ее больше.