— Вы толкаете меня на преступление, баронесса.

— Всего лишь прошу повременить.

— Чего ради?

— Ради… милосердия. Я верю, у вас доброе сердце, и…

— Чушь. Сердца у меня нет вовсе, как говорят, и, по правде, оно мне никогда не требовалось. Меня учили хранить верность и требовать её от других. Вы с бароном не были верны ни короне, ни Северу — чего ради я должен вас прикрывать?

— Я… Я взываю к вашим отцовским чувствам, маркграф Оллард. Я верю, вы не оставите нерождённое дитя сиротой.

Лёгкая дымка в зелёно-карих глазах — словно поверхность болота колыхнулась и снова сомкнула покров ряски, пряча сокровища и кости, скопившиеся на дне. Оллард чуть вскинул брови:

— Вы ждёте ребёнка?

— Да.

— Вы уверены?

— Да. — Заминка в голосе Элеоноры была слышна ей самой, но вложить в короткое слово больше уверенности она не могла.

— Значит, воины с юга принесли плодородие на здешние земли?

Элеонора дёрнулась, как от пощёчины. Оллард усмехнулся, примирительно поднял ладонь:

— Что ж, это меняет дело. Ваше… положение, несомненно, расположит канцелярию. Думаю, я смогу отложить отправку отчёта на месяц, пока вы не будете уверены полностью. Берегите наследника.

Он учтиво кивнул Элеоноре, обошёл её, как забытый на проходе стул, и направился к двери. Элеонора стиснула кулаки, не обращая внимания на боль. Ярость снова поднялась жаркой волной, вспыхнула за все перенесённые унижения, и Элеонора бросила в чёрный бархат безукоризненно прямой спины:

— Отчего же император не поберёг вас, последнего наследника своего рода? А, маркграф Оллард? Каким ветром вас занесло на Север в разгар войны?

Ответом был стук затворившейся двери.

Комната наполнилась голосами и смехом: служанки, раскрасневшиеся не то от прохлады коридора, не то от шуток стражников, поспешно подкладывали дрова в камин, смахивали невидимые крошки со стола, лукаво перемигивались. Элеонора отступила в спальню и затворила за собой дверь. Дёрнула шнур на корсаже, коснулась обтянутого тканью живота, прикусила губу, чтобы не разрыдаться — напрасно.

Слёзы иссякли быстро. Уже проваливаясь в зыбкий, тревожный сон, Элеонора уцепилась за образ небесной девы. Вся отповедь Олларда наверняка была продиктована канцлером или кем-то ещё, но эти слова — неужели принадлежали ему? Элеонора перебирала их так и этак, но ум работал, как плохо смазанные шестерни. Зато она наконец поняла, чего ей не хватало в старых покоях — тиканья часов.