Я вижу на красном ворсе ковра несколько раскатившихся монет — совсем рядом. Они чуть расплываются в моих глазах, из-за чего их блеск кажется мягким и успокаивающим. Но в нем все равно присутствует холодок опасности, которым веет от металла даже в самых мирных инкарнациях.

Прямая угроза, исходящая от обнаженной стали, всегда казалась мне ничтожной по сравнению с потаенным ужасом повседневности. Именно от него люди издавна прятали в книгах то лучшее, что им удавалось добыть в скудных каменоломнях своих душ. Так же зарывали когда-то в землю монеты во время смуты. Разница в том, что беспорядки, при которых надо прятать деньги, случаются в мире редко, а бесконечная катастрофа красоты, от которой ее пытаются сохранить в книгах, происходит в нем постоянно. Эта катастрофа и есть жизнь. И уберечь на самом деле нельзя ничего — так же можно пытаться спасти приговоренного к смерти, делая его фотографии перед казнью. Я знал только одну книгу, автору которой что-то подобное удалось. Это была «Хагакурэ».

«Я постиг, что путь самурая — это смерть». Все остальное в книге было просто комментарием к этим словам, вторичным смыслом, возникавшим от приложения главного принципа к разным сторонам человеческого опыта. Отнеся их к красоте, я впервые стал понимать, где искать ее тайну. Все дороги, на которых она встречалась человеку, упирались в смерть. Это значило, что поиск прекрасного в конечном счете вел к гибели, то есть смерть и красота оказывались, в сущности, одним и тем же.

Монеты уходят из моего поля зрения, и теперь я вижу только одну из них. Она безупречно кругла, как и положено монете. Самая совершенная фигура, окружность — это и есть смерть, потому что в ней слиты конец и начало. Тогда безупречная жизнь должна быть окружностью, которая замкнется, если добавить к ней одну-единственную точку. Совершенная жизнь — это постоянное бодрствование возле точки смерти, думал я, ожидание секунды, когда распахнутся ворота, за которыми спрятано самое важное. От этой точки нельзя удалиться, не потеряв из виду главного; наоборот, надо постоянно стремиться к ней, и отблеск красоты сможет озарить твою жизнь, сделав ее если не осмысленной, то хотя бы не такой безобразной, как у большинства. Так я понимал слова «Хагакурэ»: «В ситуации «или/или» без колебаний выбирай смерть».

Скрытое в словах, в отличие от спрятанного в землю, предназначено для других, или, как это бывает с лучшими из книг, ни для кого. «Хагакурэ» как раз относилась к книгам ни для кого — Дзете приказал бросить все записанные за ним слова в огонь. Красота этой книги была совершенна потому, что у нее не должно было быть читателя; она была подобна цветку с вершины, не предназначенному для человеческих глаз. Ее судьба походила на судьбу самого Дзете, собиравшегося уйти из жизни вслед за господином, но оставшегося жить по его воле; если уподобить книги людям, «Хагакурэ» была среди них таким же самураем, как Дзете был им среди людей.