Мы тронулись вниз по Бей-стрит, свернув на первом же перекрестке поближе к реке. Бездонное голубое небо не оставляло никаких надежд на прохладу. Солнце жарило немилосердно. Когда же я наконец привыкну к здешней жаре? Долгие зимы в Мэне отодвинулись куда-то далеко-далеко и казались почти нереальными, похожими на смутные сновидения, которые тотчас же забываешь в момент пробуждения. Иногда по ночам, лежа в кровати, я пыталась представить себе, каково это – чувствовать ледяной привкус снега на губах и на языке. И не могла! Потому что за окном в этот момент бренчали на разные голоса китайские колокольчики и вместо холода я ощущала на своем языке солоноватый привкус морского воздуха.

– А вы знаете, что если бы у людей процессы метаболизма протекали так же, как у колибри, то мы бы могли съедать только сто пятьдесят калорий в день? – с важным видом вопросил Оуэн, не обращаясь ни к кому конкретно. Скорее всего, подумала я про себя, очередной всплеск его эрудиции явно рассчитан на то, чтобы произвести должное впечатление на Марис.

На ее веснушчатом личике снова красовались голубые солнцезащитные очки, а когда она поворачивала свою головку к Оуэну, то была похожа в этот момент на такую хорошенькую божью коровку.

– А у нас дома перед крыльцом развешено несколько кормушек для колибри, – с готовностью сообщила она ему. – Туда вечно слетаются всякие маленькие пичужки полакомиться вкусненьким. Приходи и сам увидишь.

Оуэн озадаченно взглянул на меня, будто Марис только что предложила ему нечто невообразимое.

– Звучит заманчиво, – откликнулась я неопределенным тоном.

Был рабочий день, а потому на причале виднелось лишь несколько лодок. Все остальные, скорее всего, стояли в доках. Лодки неспешно покачивались на волнах, напоминая младенцев в колыбели. Никакого страха я пока не почувствовала. Ослепительное солнце и жара потихоньку делали свое дело. Я уже почти забыла свои тогдашние ощущения: ледяной ветер, замерзающая вода где-то там, далеко-далеко внизу под мостом.

Но стоило мне снова нащупать свой шрам или даже просто взглянуть на него в зеркало, стоило мне снова вспомнить маму, как тут же в памяти всплывало и все остальное. Однако я замечала и другое. Боль постепенно стала отступать, да и шрам, кажется, становился все менее и менее заметным. Как-то раз я услышала, как Лорелея сказала Оуэну, что всякий раз, когда мы что-то вспоминаем, мы вспоминаем не это «что-то», а то, когда мы думали об этом событии в последний раз. Вот так мы сами сознательно устанавливаем фильтры между нашим прошлым и настоящим, сами создаем себе защитные барьеры, помогающие нам помнить только то, что мы хотим помнить, и забыть то, что нам хотелось бы побыстрее забыть. Надеюсь, Лорелея права. Впрочем, несмотря на то, что я знаю ее сравнительно короткий срок, справедливости ради скажу, что она бывает права очень-очень часто, и во многом другом тоже.