Патрик вжался в кресло, размышляя, выдержит ли он все это. Как долго он готов жить без утешения? Он прижал подушку к животу, будто защищаясь от удара. Захотелось сбежать, напиться, выпрыгнуть из окна в лужу своей же крови, немедленно и навсегда прекратить все ощущения, но он собрал волю в кулак, выпрямился и отшвырнул подушку на пол.
Может быть, все то, чего он боялся не выдержать, существует частично или полностью лишь потому, что он думает, будто этого не выдержит. По правде говоря, он этого не знал, но должен был узнать и поэтому отважился на то, чего всю жизнь избегал, то есть сознательно ощутил свою полную беспомощность и бестолковость, ожидая, что они вот-вот раздерут его в клочья. Однако же этого не произошло. Вместо чувства полной беспомощности Патрик одновременно ощутил и беспомощность, и свое сочувствие этой беспомощности. Одно следовало за другим точно так же, как рука рефлекторно потирает ушибленную лодыжку или ноющее плечо. Нет, все-таки он был не младенцем, а взрослым, ощущавшим, как в сознание возвращается волна младенческого хаоса. Сочувствие разрасталось, набирало силу, и он увидел себя на равных со своими мнимыми преследователями; перед его внутренним взором предстали родители, которых он считал причиной своих страданий, но которые были такими же несчастными детьми, считавшие родителей причиной своих страданий; возлагать вину было не на кого, в помощи нуждались все, и те, кого винить хотелось больше всего, больше всего нуждались в помощи. Он помедлил, обдумывая фатальную неизбежность всего этого, нулевую отметку, на которой зиждились небоскребы психологических переживаний, и, пока воображал, как не принимать жизнь так близко к сердцу, непроницаемая мгла невнятности превратилась в совершенно прозрачное безмолвие, и в этой незамутненной прозрачности он увидел границы свободы, избавление от противостояния.
Откинувшись на спинку кресла, Патрик поглядел в окно. По щекам струились прохладные слезы. Омытые глаза, ощущение усталости и пустоты. Неужели это и есть умиротворение? Нет, наверняка под этим подразумевают нечто большее, но он в этом пока не специалист. Внезапно ему захотелось увидеть детей – своих сыновей, а не детские призраки предков, настоящих детей, у которых есть все шансы наслаждаться жизнью. Он снял телефонную трубку, набрал номер Мэри. Он передумал. Он передумал все думы, как и просил Томас.
Примечания
Примечания
Молоко матери
С. 24…