РоманыТайны Торнвудастр 200
Светлый фон
Поскольку у мамы вечерняя смена и дома она будет не раньше одиннадцати, я поняла, что это, должно быть, папа. Его взбесит, если здесь появится Росс, и я знала, что он никогда не позволит мне сесть с Россом в машину, пусть даже он мой учитель. Поэтому я сказала Россу, что встречусь с ним в дедушкином доме, где мы сможем поговорить наедине. Росс сказал, что будет там через полтора часа, и это все равно показалось вечностью, но затем он настоял, что отвезет меня к Кори, и я почувствовала себя лучше.

Поэтому я собрала сумку, удачно вспомнив в последнюю минуту про подарок для Кори, и оставила на подушке записку для мамы, что позвоню ей, как только попаду к Уэйнгартенам. Затем я вылезла в окно своей спальни и побежала вверх по холму в дедушкино поместье.

Поэтому я собрала сумку, удачно вспомнив в последнюю минуту про подарок для Кори, и оставила на подушке записку для мамы, что позвоню ей, как только попаду к Уэйнгартенам. Затем я вылезла в окно своей спальни и побежала вверх по холму в дедушкино поместье.

В настоящий момент я сижу, скрючившись, в полом дереве. Дождь начался через двадцать минут после моего ухода из дома, черт бы его побрал. Сначала он накрапывал, но к тому моменту, как я добралась до края дедушкиного сада, он поливал вовсю, и мне пришлось искать убежища внутри выгоревшего бука. Я промокла насквозь, и дерево воняет старой обугленной древесиной и мочой поссумов, но это лучше, чем сгинуть в потопе снаружи или съехать вниз головой по грязному склону.

В настоящий момент я сижу, скрючившись, в полом дереве. Дождь начался через двадцать минут после моего ухода из дома, черт бы его побрал. Сначала он накрапывал, но к тому моменту, как я добралась до края дедушкиного сада, он поливал вовсю, и мне пришлось искать убежища внутри выгоревшего бука. Я промокла насквозь, и дерево воняет старой обугленной древесиной и мочой поссумов, но это лучше, чем сгинуть в потопе снаружи или съехать вниз головой по грязному склону.

Теперь я сижу здесь в темноте, только с маленьким фонариком, чтобы писать. Пачка писем лежит во внутреннем, с «молнией», кармане моей ветровки. Весит она немного, но ощущение такое, будто это кирпич. Мои мысли об этих письмах – полная путаница, я даже не могу о них писать. Каждый раз, когда я дохожу до них, мой разум отказывается функционировать. «Неправда, – говорит он. – Просто неправда».

Теперь я сижу здесь в темноте, только с маленьким фонариком, чтобы писать. Пачка писем лежит во внутреннем, с «молнией», кармане моей ветровки. Весит она немного, но ощущение такое, будто это кирпич. Мои мысли об этих письмах – полная путаница, я даже не могу о них писать. Каждый раз, когда я дохожу до них, мой разум отказывается функционировать. «Неправда, – говорит он. – Просто неправда».