— А холеру на память из храма прихватить не боится твой атаман?

— Верует, — посерьезнел вмиг казак. — Потому не боится. Мы все — веруем и не боимся.

И посмотрел на Деева, словно ружьем в него целясь.

— Еще бы дров или угля, — не успокаивался фельдшер. — Воды будем кипятить много, а без топлива…

— Прекратить торг! — Деев рявкнул так, что бесстрастный до того верблюд задергал башкой, зазвякал висюльками на сбруе. — В лазарете много больных. Неймется твоему атаману — пусть присоседится и пошепчет молитовку рядом, но тихо и не мешая. Гнать не будем.

И снова осклабился казак: мол, другого ответа и не ждал. Загорелая физиономия его легко переходила от суровости к усмешке и обратно. Эх, за эту вот ухмылку свысока сдернуть бы тебя за ногу с верблюжьего горба — да лицом в землю, в холерную грязь!

— Всё, что наобещали, привезете вперед, — заключил Деев.

Выкуси, рожа.

— Уже привезли, — казачья улыбка стала еще шире. — Соли два мешка. Остальное — после.

Фельдшер только было водрузил бочонок с известью на вагонную площадку, к деевским ногам, но, заслышав про соль, вновь развернулся к гостю. Тот лыбился одобрительно и едва не смеялся в голос: ну же, дед!

Буг кинулся обратно к арбе. Там и в самом деле лежали два небольших туго набитых мешка. Развязал, ткнул щепотью в оба, кинул на язык: соль!

Казак вздернул брови и сморщил нос, но сдержался, не захохотал.

— А если б я не дал согласие? — с ненавистью спросил Деев.

— Так ты ж дал!

— Что же, силой бы лазарет отобрали, а детей вышвырнули?

Ухмылка гостя тотчас обернулась оскалом. Не спешиваясь и не глядя более на собеседников, казак молча высвободил из упряжи концы оглоблей и сбросил на землю, затем развернул верблюда и направил прочь. Верблюжий ход был мягок, и скоро перебора копыт и звяканья сбруи не стало слышно, одна только желтая пыль повисла стеной. Арба осталась рядом с дедом.

— Я ж с ними воевал, с казаками этими, — сказал Деев. — А теперь вот продался. За мыло.

Кроме мешков с солью, лежал на арбе еще и тюк из старого военного одеяла. Буг сунул руку внутрь и вытащил горсть чего-то мелкого, яркого — конфеты в обертках. В объемистом тюке — фунтов пятьдесят, не меньше.

— Карамель, — не поверил глазам фельдшер. — Леденцовая.

— Терпеть не могу сладкое, — сплюнул Деев. — С души воротит.