* * *

«Яблочных» оказалось немного, всего-то пара дюжин. Сперва Деев решил, что это лишь часть отряда, но позже понял: все тут собрались, соколики. Бородатые до самых глаз и сумрачные — определить их возраст казалось затруднительным. Но были среди густых бород и обильно седые, и по-юному пышные. На головах — папахи полысевшие, ушанки из войлока, киргизские тюрбаны. На плечах — шинели, бешметы и драные халаты. Тот еще сброд.

Все — конные. Сидели в седлах вольготно: не торчали из стремян, как новички-кавалеристы, а словно вырастали из лошадиных крупов и обтекали их — ногами, руками, всеми своими гибкими телами, — отзываясь на каждый конский шаг и одновременно направляя его. Эти наездничать научились раньше, чем ходить: казаки, все до единого. Вернее, белоказаки. А еще вернее — бандиты.

Стоя на вагонной площадке, Деев наблюдал прибытие банды. По привычке считал и оружие противника — винтовки за спинами, кинжалы и сабли, наганы в кобуре, — но было оружия такое количество, что учет не имел смысла. А уж в крытой шкурами кибитке, которую притащил знакомый верблюд, и вовсе могло скрываться что угодно: хоть гаубица, а хоть бы и целый бомбомет.

Лучше бы Дееву не встречать гостей и в лазарете на время молитвы не быть, уж слишком стал в последнее время гневлив. Но иначе-то — как? «Если начну орать и оружием размахивать — схватишь меня в охапку и оттащишь в степь, — приказал заранее фельдшеру. — Револьвер отберешь. Буду сопротивляться — бей крепче, разрешаю». Тот пообещал.

Еще издалека, завидев походный храм, всадники осенили себя крестами. Теперь же, подъехав ближе и спешившись, крестились опять, уже многократно и с поклонами (Дееву у вагонной двери стало неловко — будто ему самому поклоны били). Коней не привязывали, не треножили, просто закинули поводья на шеи, и те послушно отошли в сторону — пастись.

Который же атаман Яблочник? Деев решил было, что этот — высоченный мужичище в чекмене и сапогах, — но тот оказался священником: достал из притороченного к седлу мешка пыльную рясу и накинул прямо поверх чекменя. Еще достал два креста — один на шею, второй в руку — и бренчащий сверток, очевидно, с церковной утварью.

Остальные уже суетились: утирали пыль рукавами с лиц и сбивали со штанов. Снимали шапки, пятернями расчесывали волосы.

Что же они, всей гурьбой богомольничать собрались?

— Уксус, — коротко сообщили, выставляя из кибитки на землю несколько объемистых бутылей толстого стекла, в каких обычно хранят самогон.

Жидкость внутри плескалась прозрачная, слезой — могла и правда оказаться уксусом. А могла и — простой водой.