«Ты еще будешь отбиваться от бруклинских разведенных папаш», – предупредила ее Пилар. Это было последнее, в чем нуждалась Стефани! Мужчина, у которого уже есть дети. Она встречалась с несколькими разведенными мужчинами – и бросила их; по ее мнению, они в основном рыскали в поисках кого-то, кто будет дважды в месяц на выходных помогать им с детьми. Они ее не особенно пленяли, эти мужчины, которых она собирательно называла «папочками». Хотя, надо признать, есть что-то привлекательное и даже немножко сексуальное в мужчине, который пытается собрать дочери кудри заколкой-пряжкой или заплести косичку.

Повернув в свой квартал, Стефани увидела сидевшего на крыльце Томми О’Тула. О, отлично. Он станет настаивать на том, чтобы занести ее сумки по лестнице в кухню, и она ему с радостью позволит. Она помахала; она бы не возражала, чтобы ей помогли донести сумки до дома. Но он не смотрел в ее сторону; он смотрел на пару, приближавшуюся с другой стороны. Женщина на костылях; черт, это, должно быть, Матильда. А мужчина рядом с ней, наверное, Винни. Они рано. Ну что ж, поручит им резать овощи. Может быть, Винни и сумки ей донесет.

Глава сорок первая

Глава сорок первая

На улице было прохладно, но Томми и Фрэнк Синатра сидели на крыльце, они очень это любили. Синатра занял обычный пост на третьей снизу ступеньке, поднял морду, настороженно глядя выпученными глазами и довольно стуча хвостом по цементному подъему ступеньки.

Томми рядом с ним уткнулся головой в руки и молился. Он уже давненько не молился – ни Богу, ни кому другому. Когда он был моложе, то верил, что можно молиться друзьям и родным, которых нет рядом. Он завидовал тому, прежнему себе, думавшему, что кто-то его слушает. Поначалу он перестал верить от лени, потом – от гнева, но сейчас у него получалось что-то вроде равнодушного бормотания. Он не назвал бы себя атеистом; атеизм требовал большей веры, чем у него, какой-то решительной определенности относительно всего таинственного, которую он не считал ни оправданной, ни возможной, ни достойной восхищения, ни даже желанной. Кто станет отрицать, что есть какая-то направляющая рука, какой-то замысел для этого мира? Можно было звать это наукой, но это тоже отвечало не на все вопросы. Томми не был ни верующим, ни неверующим. Не был ни чем-то, ни ничем. Просто выживал.

Долгое время после смерти Ронни он молился ей. Не только в те бесконечные месяцы на площадке, когда был потерян и в отчаянии, но и потом – годами. Ему было неловко об этом думать, но он и статуе тоже молился. Она превратилась в алтарь в его доме, пока однажды он не увидел себя со стороны, поймав отражение в зеркале: сидит на складном стуле, разговаривает со статуей – он испугался, что сходит с ума. Тогда-то он и убрал эту штуку за дверцы посудного шкафа.