Я почувствовал запах, поднимающийся от нашего костюма: лен, пот, ячмень.
нашего
Я ведь собирался больше не приходить сюда.
Я ведь собирался больше не приходить сюда.
Так думал мистер Линкольн.
И все же я здесь.
И все же я здесь.
Посмотреть в последний раз.
Посмотреть в последний раз.
Он сел на корточки перед хворь-ларем.
Опять его личико. Ручки. Вот они. Навсегда останутся. Вот так. Никакой улыбки. Больше никогда. Губы плотно сжаты. Он не похож (нет) на спящего. Он обычно спал с открытым ртом, и во сне его лицо меняло выражение, а иногда он что-то бормотал, произносил какие-то глупые словечки.
Опять его личико. Ручки. Вот они. Навсегда останутся. Вот так. Никакой улыбки. Больше никогда. Губы плотно сжаты. Он не похож (нет) на спящего. Он обычно спал с открытым ртом, и во сне его лицо меняло выражение, а иногда он что-то бормотал, произносил какие-то глупые словечки.
Если история Лазаря не выдумка, то нет никаких препятствий к тому, чтобы условия, которые возникли тогда, не возникли здесь и сейчас.
Если история Лазаря не выдумка, то нет никаких препятствий к тому, чтобы условия, которые возникли тогда, не возникли здесь и сейчас.
И потом произошло нечто необычное: мистер Линкольн попытался заставить хворь-тело подняться. Заставив свой разум успокоиться, он открыл его для того, что, возможно, существует, но о чем он не знает, и что могло бы позволить (заставить) подняться хворь-телу.
Он чувствовал себя глупо, он даже не верил, что такое может…
Но все же этот мир велик и может случиться все что угодно.
Но все же этот мир велик и может случиться все что угодно.
Он смотрел на хворь-тело, на палец одной из рук в ожидании малейшего…
Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.