— Голова немного кружится, — ответила Роза Сарона. — И такая ломота во всем теле, будто меня избили.

Отец жалобно протянул:

— Пойдем, — а куда пойдем?

— Не знаю. Ну, пошли. Помоги Розе. — Мать взяла ее под правую руку, отец под левую. — Поищем сухое место. Что же делать? Вы второй день ходите во всем мокром.

Они медленно двинулись дальше. Они слышали, как несется вода в речке вдоль дороги. Руфь и Уинфилд шагали впереди, разбрызгивая лужи. Небо потемнело, дождь хлынул сильнее. Движения на шоссе не было.

— Надо торопиться, — сказала мать. — Если Роза у нас промокнет, просто не знаю, что с ней будет.

— А куда нам торопиться, этого ты не сказала, — язвительно заметил отец.

Дорога свернула в сторону, следуя излучине речки. Мать окинула взглядом залитое водой поле. Далеко впереди, немного левее, на невысоком холме стоял потемневший от дождя сарай.

— Смотрите! — сказала мать. — Смотрите! Там, наверно, сухо. Пойдемте туда, переждем дождь.

Отец вздохнул.

— Как бы хозяева не выгнали.

Впереди у дороги Руфь приметила красное пятнышко. Она кинулась туда. Жалкий кустик дикой герани, на нем единственный цветок, побитый дождем. Руфь сорвала его. Она бережно отделила один лепесток от венчика и прилепила его себе на нос. Уинфилд подбежал к ней.

— А мне дашь? — спросил он.

— Ну уж нет, сэр! Это мое. Я сама нашла. — Она прилепила — теперь уже на лоб — еще один красный лепесток, похожий на ярко-красное сердце.

— Руфь! Дай мне! Ну дай! — Уинфилд хотел вырвать у нее цветок, но промахнулся, и Руфь ударила его по лицу. Он застыл на месте от неожиданности, потом губы у него дрогнули, из глаз полились слезы.

В это время подошли остальные.

— Ну, что такое? — спросила мать. — Что такое?

— Он хотел отнять мой цветок.

Уинфилд проговорил сквозь слезы:

— Мне только один… я тоже хочу на нос.