В памяти всплывают и другие запахи: горячего шоколада, женских волос, папоротника, купания в море, оладий на пляже, жареного лука… Его последний день рождения: запах свечей в смеси с кремом, духами Сабрины и других его бывших невест, тоже там побывавших, шампанского, красного вина, кофе, чистых простыней (лавандовый порошок), на которых он спал в последний раз; наконец, утро, когда он не почувствовал в цветочном ларьке никакого запаха. Он думает о том, что обоняние – первейшее и потому наиболее могучее чувство, ведь это оно позволяет новорожденному узнать запах матери, а его утрата означает конец жизни.
Поэтому он дорожит его временным возвращением. Он перебирает флаконы, до которых может дотянуться, и нюхает их: шампунь, бальзам для распутывания волос, увлажняющая маска, гель для душа, пенное жидкое мыло. Последнее он льет в ванну, и при его контакте с бегущей из крана водой образуются густые облака белой пены.
Габриель-женщина глубоко дышит.
В гостиной нарастают звуки адажио Сэмюэля Барбера, усугубляя величие момента.
Он погружается в воду с головой.
Вспоминается та секунда, когда Люси появилась в комнате ожидания при кабинете Фредерика Лангмана, его прыжок из окна, первый полет, момент, когда он понял, что мертв. Он ежится, вспоминая, как увидел с потолка спальни собственное тело, как реаниматоры объявили, что ему конец. Дальше вспоминаются собственные похороны, открытие некрофона и водворение в тело Люси.
А что, если… Вдруг все эти странности – не более чем галлюцинации? Вдруг все происходит во сне, пусть и в более сложном, чем те, что снятся ему обычно? Под огромным сомнением оказывается все его существование, прошлое и настоящее.
Нет! Это не может быть сном!
Он сам взял за правило избегать в своих романах фраз «это был только сон» или «у него был тайный брат-близнец». Они были бы жульничеством. Слишком просто, недостойно требовательного к себе автора.
Итак, это не сон.
Итак, это его подлинная прошлая жизнь.
Итак, это его всамделишная недавняя смерть.
Итак, он действительно вселился на время в женское тело. Как ни странно это звучит.
Он высовывает из воды голову, как остров, всплывший посреди пенной заводи.
Вот я и стал той, к которой хотел приблизиться.
Он намыливается и, водя по телу перчаткой, испытывает странное наслаждение от поглаживания каждого квадратного сантиметра этой гладкой кожи, гораздо более чувствительной, чем его прежний мужской эпидермис.
Сладострастие. Экстаз. Радость жить опять. У него в голове раздается голос:
–