– У тебя получилось?

– У него начались приступы белой горячки. Он прибился к отребью, стал бродягой, уже ни на что не годен, стоять прямо, и то не может. Поверь, это даже лучше убийства, потому что деградация – штука затяжная. Неисчерпаемый эгрегор потусторонних пьяниц поддерживает и усугубляет его патологию.

– Не слишком ли сурово?

– Это ты слишком снисходительна, Люси. Тебе напомнить, что из-за своего Сами ты зря потратила в тюрьме целых восемь лет?

– Зато там во мне открылся талант, там я приобрела профессию и встретилась с тобой!

– Слишком быстро прощаешь! Я за то, чтобы мерзавцы расплачивались за свои мерзости. Нечего их оправдывать! Твой Сами обманщик, он сдал тебя полиции, организовал твое похищение дружками-сутенерами. Мало тебе этого? По-моему, он заслужил хороший урок. Хочешь ограничиться отповедью, выдав себя за его мамашу и пригрозив ему ночными кошмарами, – твое дело. Я уважаю твой выбор. Лети за мной, я кое-что тебе покажу.

И женщины несутся в центр Парижа, к мемориалу жертвам холокоста в квартале Маре. Вокруг музея собралось видимо-невидимо призраков, бывших жертв депортации.

– Взгляни на них. Чем они заняты? Ничем. Тусуются и вспоминают свое горе. Проблема в том, что большинство людей такие же, как ты. Даже жертвы не злопамятны, потому-то ни на земле, ни на том свете не найти справедливости, – сетует Долорес. – Знаешь, что приключилось с немецким офицером, устроившим во Вторую мировую войну бойню в Орадур-сюр-Глан, когда, заперев всех жителей в церкви, он приказал их заживо сжечь? В том-то и дело, что ничего, умер от старости в окружении чад и домочадцев! В точности как зловещий доктор Менгеле, занимавшийся в концентрационных лагерях бесчеловечными опытами над детьми, особенно над близнецами.