Тут ему припомнился лик Одигитрии над вратами Королевскими в Smolenscium’е. И Николаус еще сильнее ссутулился. Не Она ли и гонит его прочь… И невольно он прошептал то же самое на языке сих снегов и огней: «Пад тваю абарону звяртаемся, Найсвяцейшая Багародзіца. Ня пагрэбуй маленьняў нашых у жальбах нашых…»

Уныла стезя пленника, его понукают и пинают, как неразумного. Всех погнали сквозь снег в ветхую покосившуюся избенку, как видно, нежилую. Но печь, хоть в трещинах, там была, без дымохода, конечно. Велели затапливать. Руки развязали. Кое-как разожгли огонь, но стало только хуже, вся изба наполнилась дымом, нечем дышать. Стражнику пришлось тут же отворять дверь и всех выпускать, иначе задохнулись бы. И Николаус услышал злой и задорный выкрик:

— А от не я в варті! А то б і задихнулися, як щенята в діжці з водою! заради одного пана[236].

С час, а то и больше того устанавливалась тяга, но помалу установилась, и пленников, как овец, снова пустили в загон. Позже принесли подсоленного толокна на холодной воде.

— Так і зусім хлеба не дадзіце?[237] — спросил кто-то охрипшим голосом.

— Во як, чаго! Хлебца яму! Анафема! Ты б з панамі сабакамі ня пусткі нашу Отчын, а сядзеў у сваім месцы ды жор караваі![238] — крикнул в ответ стрелец, да и захлопнул дверь.

Но через какое-то время дверь снова завизжала ржаво, и отрок принес что-то завернутое в холстину. Развернул — сухари. Хоть и мало на всю братью, а все-таки хлеб. Холстину сунул за пазуху и ушел. Пленники стали делить сухари.

А это и вправду было похоже на какую-то сказку, соображал Николаус. Вот в детстве такие разбойные жуткие места ему и представлялись, когда слушал дядьку, его сказки, а потом и речного капитана. Ну, у того были не сказки, как он не раз утверждал, а самые правдивые истории… Хоть, например, про свинью… Да, сейчас это вспомнилось. Мол, одним иудейским войском осада Иерусалима велась, а те иудеи в осаде, священники их ежедневно спускали со стены кувшин с динариями, а получали за то жертвенное животное, ведь они-то в осаде всех своих овец поели. И тут некий старец, знаток эллинских мудростей при князе, что осаждал Иерусалим, посоветовал поступить по-другому, де, пока там свершаются жертвоприношения, не взять нам города. И вот священники спустили на веревке динарии, а осаждавшие привязали к веревке свинью. И вот ее подняли до середины стены, и та свинья вцепилась копытами в стену и заверещала, и тогда затряслась не только стена, не только Иерусалим содрогнулся, но и вся Святая Земля поколебалась на много миль вдоль и поперек, до самых гор кедровых Ливана. Тогда священники и постановили проклясть тех, кто разводит свиней, и тех, кто вкушает мудрости эллинские.