Конни благополучно сдала два экзамена в декабре, но на остальные два просто не явилась; вдобавок она питала крайнюю антипатию к соседке по комнате, которая слишком громко включала музыку (это буквально сводило Конни с ума), целый день смотрела “Телемагазин”, называла Джоуи занудой, уверяла, что он трахается за ее спиной с кем попало, и пропитала всю комнату запахом каких-то гадких солений. Конни получила второй шанс и вернулась в колледж в январе, но проводила столько времени в постели, что университетская служба здравоохранения вмешалась и отослала девушку домой. Все это Кэрол изложила Джоуи спокойно и, слава богу, безо всяких упреков.

Когда ему в последний раз представилась возможность избавиться от Конни (которая больше не могла делать вид, что ее депрессия – плод воображения Кэрол), Джоуи упустил свой шанс, прослышав о том, что Дженна якобы обручилась с Ником, несмотря на то что это даже была не настоящая помолвка. Хотя у Джоуи были все причины бояться серьезных душевных расстройств, он решил, что, устранив из своих планов весьма интересную молодую девушку, пусть и страдающую депрессией, он, скорее всего, окажется на мели. И потом, Конни впала в депрессию не просто так – они с соседкой по комнате друг друга терпеть не могли, и она умирала от одиночества. Когда Кэрол позвала дочь к телефону, Конни тысячу раз попросила прощения у Джоуи. За то, что подвела его, что оказалась такой слабой, что отвлекает его от занятий, что деньги на ее обучение вылетели в трубу, что она оказалась бременем для Кэрол и для всех остальных, за то, что с ней так скучно… Хотя Конни была слишком расстроена, чтобы расспрашивать, – кажется, она уже отчасти вознамерилась дать ему свободу, – а может быть, именно по этой причине, Джоуи сказал, что получил деньги от матери и прилетит повидаться с ней. Чем больше Конни его отговаривала, тем решительней он становился.

Неделя, проведенная на Барьер-стрит, была первой по-настоящему взрослой в его жизни. Сидя с Блейком в гостиной, которая оказалась гораздо меньше, чем он помнил, Джоуи смотрел по телевизору репортаж об очередном убийстве в Багдаде и чувствовал, что его негодование по поводу 11 сентября наконец начинает слабеть. Страна двинулась вперед, снова обрела контроль над ситуацией, и это некоторым образом соотносилось с теми уважением и благодарностью, с которыми его приняли Блейк и Кэрол. Джоуи делился с Блейком историями из жизни исследовательского центра, рассказами о своих столкновениях с известными личностями, о послевоенном планировании… Дом был маленьким, а он казался в нем большим. Джоуи научился держать младенца и кормить его из бутылочки. Конни побледнела и пугающе похудела, руки у нее стали словно веточки, а живот втянулся, совсем как в те времена, когда ей было четырнадцать и Джоуи впервые прикоснулся к ней. Ночью он держал ее в объятиях и пытался пробудить в Конни желание, пробить брешь в толстой стене равнодушия, чтобы девушка по крайней мере была не прочь заняться с ним любовью. Таблетки, которые принимала Конни, еще не начали действовать, и Джоуи почти что радовался болезненному состоянию подруги – рядом с ней он казался серьезным и целеустремленным. Конни твердила, что она его подвела, но он чувствовал обратное. Как будто он вступил в новый мир взрослой любви и в нем оставалось еще множество потайных дверей, которые предстояло открыть. Сквозь окно в спальне Джоуи видел дом, в котором вырос, – в нем теперь поселились новые жильцы, по словам Кэрол – люди высокомерные и замкнутые. На стене столовой у них висели университетские дипломы в рамочках. “Чтобы было видно с улицы”, – подчеркнула Кэрол. Джоуи обрадовался, что вид старого дома почти не трогает его. Сколько он себя помнил, ему хотелось стать взрослым, и теперь, кажется, он этого достиг. Джоуи зашел так далеко, что однажды вечером позвонил матери и поделился новостями.