И какой же это был красивый дом! Елизаветинский, в традиционной форме буквы «Е», с величественными трубами, с высокими обветренными стенами и удивительными окнами, непохожими друг на друга. Дом выходил на парк, разбитый по приказу одного из моих предков, живших в восемнадцатом веке, но за домом находился очаровательный елизаветинский сад с лабиринтом, который вполне мог сравниться с лабиринтом Хэмптон-Корта, и несколькими огороженными беседками, где цветы цвели все лето, а трава была очень ровная, короткая и зеленая. Тут были и другие следы восемнадцатого века – оранжерея и довольно устрашающий бельведер, – но елизаветинский сад нравился мне больше всего, и именно там я впервые заинтересовался посадкой цветов и наблюдением за тем, как они растут.

В холле, обшитом панелями из великолепного дуба, над огромным камином висели скрещенные мечи, а на одной из стен растянулся громадный персидский ковер. А дальше – лестница, моя лестница, лучшая из всех лестниц в мире, вырезанная вручную Гринлингом Гиббонсом с таким мастерством, что я не мог смотреть на нее без трепета. Такой же восторг переполняет меня, когда я вижу великолепное произведение искусства, которое невозможно описать словами. Именно эта лестница и вдохновила меня начать резьбу по дереву, и я всегда получал ни с чем не сравнимое удовольствие от этого занятия.

В Вудхаммере много резьбы, хотя ничто не может сравниться с великолепной резьбой лестницы. Отделанные панелями комнаты были теплыми и спокойными, лабиринт коридоров навевал ощущение сказки, бесконечно очаровательной тайны. Какое это было чудо для ребенка – расти в таком доме, и ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем мысль о том, что мои дети тоже будут расти здесь.

Я, конечно, никогда не говорил об этом отцу, потому что знал: он не поймет. Отец принадлежал к тому поколению де Салисов, которое выросло не в Вудхаммер-холле. Мой бедный папа! Он родился в Кашельмаре, строгой, жуткой, новой Кашельмаре, безумно симметричной, архитектурно идеальной, но не имеющей души. Построенная в глуши, лишенная связи с прошлым, что так грело меня в Вудхаммере, пронизанная сырым ирландским воздухом, от которого стыли мозги, окруженная враждебными ирландскими крестьянами, Кашельмара была для меня устрашающей, гнетущей и отталкивающей. Когда я возвращался домой в Вудхаммер из Кашельмары, даже побывав там несколько дней, мне всегда хотелось встать на колени и поблагодарить Бога за то, что Он спас меня от зла.

«Слава богу!» – лихорадочно, как обычно по возвращении, думал я. Когда же смотрел на слуг, выстроившихся в ровные линии, Ирландия казалась такой далекой, как какой-нибудь остров Южного моря, а Кашельмара – просто неприятностью, растворяющейся в тумане памяти.