– Чему-чему я буду вас учить?

Он так и не успел затянуться из-за прорвавшегося наружу смеха.

– Ну, удар в боксе, который идет снизу вверх… Я же говорила, что если мы выберемся из тоннеля, я займусь боксом!

– Мадемуазель…

Его смех. Особенный смех. Последний раз он звучал так надрывно, когда я предложила Дженнаро половинку картины с голубиной лапкой. Мы стояли рядом, абсолютно голые, смущая вконец растерявшегося сотрудника «Reid’s»…

– Чего вы? Скажите мне… Вы не верите, что у меня получится? У нас бы было общее хобби…

Не оставшись равнодушной, я тоже начала смеяться.

– Получится, Джулия, у тебя все получится… – Он смахивал с глаз проступившие слезы отчаянного веселья. – Джулия, удар, о котором ты говоришь, называется апперкот.

– А я что сказала?

– Овердрафт, – еле выговорил Дженнаро.

– Я так сказала? Это все потому, что мы всю ночь обсуждали банковские дела. Мне точно не помешало бы выспаться. Хотя иногда овердрафт еще больнее, чем апперкот…

– Прекрати немедленно, – Дженнаро погибал от смеха.

– Не могу прекратить… Я напишу об этом в книге, можно? Просто о том, как вы смеетесь… Я ведь могу об этом написать целую книгу… Книгу о вашем смехе… Потому что… потому что это так холодно и жарко одновременно…

– У меня просьба. Вы можете изменить имя?

– Ваше имя в книге?

– Да.

– Нет. Уж больно оно красивое… Разве что фамилию… Я придумаю что-нибудь итальянское. Страстное. Живое. Хотя нет. Какая вам разница? Имя ведь все равно не настоящее. Да?

– Мадемуазель, мне пора ехать…

Дженнаро посмотрел на часы.

– Хорошо. Можно я пройдусь с вами двадцать метров? Вы у церкви машину оставили?