Даже через газету Мари-Лора чувствует, что это макет дома; как будто гостья уронила ей в ладони расплавленную каплю воспоминаний. Ноги подкашиваются.

— Франсис, — говорит она лаборанту, — не могли бы вы немножко поводить Макса по музею? Например, показать ему жуков?

— Конечно, мадам.

Гостья что-то говорит сыну по-немецки.

— Дверь закрыть? — спрашивает Франсис.

— Да, пожалуйста.

Щелкает «собачка». Аквариумы булькают, женщина напротив шумно втягивает воздух, и резиновые кружки, приклеенные к ножкам ее табурета, скрипят по полу. Мари-Лора находит пальцами углы дома, скаты крыши. Как часто она держала его в руках!

— Это сделал мой отец, — говорит она.

— Вы знаете, как этот домик попал к моему брату?

Все кружится, закладывает вираж по комнате, затем возвращается в сознание Мари-Лоры. Мальчик. Макет. Открывали его? Не открывали? Внезапно она ставит домик на стол, будто обжегшись.

Женщина, Ютта, наверняка пристально на нее смотрит. И произносит, словно извиняясь:

— Он забрал его у вас?

Со временем, думает Мари-Лора, непонятные события либо запутываются еще больше, либо проясняются. Мальчик трижды спас ей жизнь. Первый раз, когда не разоблачил Этьена, хотя должен был. Второй — когда убрал фельдфебеля. И третий, когда вывел ее из города.

— Нет, — отвечает она.

— В то время, — говорит Ютта, явно не в силах подобрать нужных французских слов, — трудно было быть хорошим.

— Я провела с ним день. Даже меньше.

— Сколько вам было тогда лет? — спрашивает Ютта.

— Во время осады — шестнадцать. А вам?

— Пятнадцать. К концу войны.

— Мы все повзрослели раньше, чем стали взрослыми. А он?..