— О нет, мадам! — протестующе воскликнула женщина. — Это очень приятное учреждение, где можно развлекаться…

Ее прервало появление управляющего этого приятного заведения, который сияя вошел в комнату с ослепительной улыбкой на лице и открытым письмом доктора Мосгрейва в руке.

Просто невозможно было выразить, как рад он познакомиться с месье. Он готов сделать все, что угодно, для месье; не существовало ничего под небесами, чего бы он не попытался устроить для него, как друга его знакомого, столь выдающегося английского медика. Понизив голос, он сообщил Роберту, что в письме доктора Мосгрейва давалось краткое описание этого случая, и он был полностью готов взять на себя заботу о такой очаровательной мадам… мадам…

Он осторожно потер руки и вопросительно взглянул на Роберта. В первый раз за все время Роберт вспомнил, что ему рекомендовали представить несчастную женщину под вымышленным именем.

Он притворился, что не услышал вопроса управляющего. Казалось, так легко придумать кучу имен, отвечающих его намерению, но мистер Одли вдруг позабыл все человеческие имена, кроме своего и пропавшего друга.

Возможно, управляющий понял его растерянность. Он облегчил ему задачу, повернувшись к женщине, впустившей их, и пробормотав что-то о номере 14-бис. Женщина взяла ключ из огромной связки, висевшей над камином, восковую свечу и повела их вдоль каменного холла вверх по широкой лестнице из полированного дерева.

Английский врач известил своего бельгийского коллегу, что деньги не имеют значения при создании удобств для английской леди, переданной его заботам. Поэтому месье Вэл открыл входную дверь, ведущую в величественную анфиладу комнат, включающих коридор, мощенный черным и белым мрамором, но темный и мрачный; гостиную, обитую бархатом с похоронной пышностью, не способствующей поднятию духа; и спальню со столь чудно застланной кроватью, что казалось, под одеяло невозможно было залезть, кроме как вспоров ножом стеганое покрывало.

Госпожа мрачно смотрела на ряд комнат, выглядевших достаточно уныло в тусклом свете единственной восковой свечи. Одинокое пламя свечи, бледное и призрачное, многократно отражалось еще более бледными призраками, мерцая повсюду в комнатах — на темных полированных полах и деревянных панелях, на подоконниках, в зеркалах и на еще какой-то блестящей поверхности, с первого взгляда похожей на зеркало, но оказавшейся лишь злой насмешкой над ним из блестящего олова.

Посреди всего этого увядшего «великолепия» из потертого бархата, тусклой позолоты и полированного дерева госпожа упала в кресло и закрыла лицо руками. Их белизна и звездное сверкание бриллиантов на ее пальцах ярко выделялись в тускло освещенной комнате. Она сидела молчаливая, неподвижная, в отчаянии, угрюмая и сердитая, пока Роберт и французский доктор вышли в соседнюю комнату и беседовали вполголоса. Мистеру Одли осталось мало что добавить к тому, что уже написал английский врач. После мучительных раздумий он остановился на имени Тейлор как безопасной и простой замене того единственного имени, на которое госпожа имела право. Он сказал французу, что миссис Тейлор его дальняя родственница, она унаследовала безумие от своей матери и у нее появились грозные признаки этой скрытой заразы; но тем не менее ее нельзя называть «сумасшедшей». Он умолял, чтобы к ней относились с заботой и сочувствием и она имела разумные привилегии; но настаивал, чтобы ни при каких обстоятельствах ей не разрешалось покидать дом одной, без защиты человека, на которого можно положиться и отвечающего за ее безопасность. Ему осталось уладить лишь одно — чтобы месье Вэл, являющийся, как он понял, протестантом, — врач поклонился — договорился с каким-нибудь благожелательным протестантским священником, который мог бы дать душевный совет и утешение больной даме, особенно нуждавшейся, мрачно добавил Роберт, в подобном снисхождении.