Наверху, на стропилах, лежали шесть-восемь настоящих синих пластмассовых саней. Такие цепляют к снегоходам или полноприводным машинам, иногда в них впрягают лошадей. Сани были разной длины и ширины. Я снял одни – длиной футов семь, достаточно широкие, с полозьями, и легкие – весом не больше 15 фунтов.

Я повернул сани боком, выпихнул их в окно и уже сам был готов вылезти, но напоследок еще раз посмотрел вверх. И не зря: поверх других саней лежало несколько пар снегоступов. Я мог бы их и не заметить. Вот теперь у меня действительно сильно забилось сердце. Кто-то их там сложил, то есть пришел на них в лагерь. Раз это смогли сделать другие, значит…

Снегоступов оказалось в общей сложности четыре пары – все старые, пыльные, с задубевшим, потрескавшимся плетением; однако рамы были прочными. Я выбрал те, которые мне подошли лучше остальных, завязал их на ногах и вернулся в наше треугольное убежище, волоча за собой сани.

Эшли, разбуженная моим появлением, пригляделась и спросила:

– Что это такое?

– Ваша волшебная карета.

– С толстым жеребцом в оглоблях?

– Очень смешно!

Я снял упряжь со старых саней и приделал ее к новым. В них Эшли, закутанной в шерстяные одеяла и спальные мешки, было бы гораздо удобнее.

– Вот и новое средство передвижения.

– Из него мне придется неотрывно смотреть на ваше заднее место.

– Или на то, что от него осталось.

– Все равно одно и то же зрелище не может не надоесть.

К ней вернулось чувство юмора – еще один хороший знак.

Днем мы продолжили играть в «Монополию». Правильнее сказать, Эшли продолжила скупать недвижимость и заламывать несуразную арендную плату. Один раз, тряся в руках кубики, она сказала: «Вам конец!» У нее выпало восемь, и она лишила меня последнего имущества.

– Вам никто не говорил, что вы занимаетесь нечестной конкуренцией?

– Нет, а что? – Она явно торжествовала.

К концу дня я заложил все, чем располагал, и надеялся отстоять жалкие 200$, прежде чем она, то есть банк, окончательно лишит меня права выкупа и последних штанов.

Надежда не оправдалась. Меня вышвырнули на улицу, и она минут десять злобно хохотала, как гиена.