А теперь, – аль-Джузджани отвел взгляд, – она лежит в могиле, а он чахнет от тоски. Даже старых друзей прогоняет, бродит в одиночестве по всему городу и раздает милостыню неимущим.

– Хаким… – мягко обратился к нему Роб.

Аль-Джузджани вопросительно посмотрел на него.

– Проводить вас домой, хаким?

– Чужеземец! Я хочу, чтобы ты ушел.

Роб кивнул, поблагодарил его за угощение и пошел своей дорогой.

Роб выждал еще неделю, а потом поехал к Ибн Сине среди бела дня. Бросил поводья коня привратнику.

Ибн Сина сидел в одиночестве. В его глазах была умиротворенность. Роб присел с ним рядом, устроился поудобнее. Они то беседовали, то замолкали.

– Вы уже были лекарем, когда женились на ней, Учитель?

– Я в шестнадцать лет стал хакимом. А поженились мы, когда мне было десять – в тот год я выучил наизусть весь Коран, в тот год занялся изучением целебных трав.

Роб посмотрел на него с удивлением и почтением.

– Когда мне было столько же, я изо всех сил учился, чтобы стать факиром и цирюльником-хирургом. – И он поведал Ибн Сине, как его, мальчишку-сироту, взял к себе в ученики Цирюльник.

– А каким ремеслом занимался твой отец?

– Он был плотником.

– Я слышал о европейских ремесленных цехах. А еще я слышал, – медленно проговорил Ибн Сина, – что в Европе очень мало евреев, и в цеха их не допускают.

«Он все знает», – с отчаянием подумал Роб и только пробормотал: – Ну, иногда кое-кого принимают.

Взгляд Ибн Сины, казалось, проницает его насквозь, не причиняя боли. А Роб не мог отделаться от ощущения, даже уверенности, что Учитель разоблачил его.

– Ты так горячо стремишься постичь искусство врачевания, да и все науки.

– Да, Учитель.

Ибн Сина вздохнул, кивнул головой и отвел взгляд от Роба.