Как он посмел? После всего, что мы пережили вместе, как он посмел? Я ему доверяла, доверялась, пыталась начать все заново. И вот, значит, что он обо мне думал? Вот что он думал о себе?

Кто-то взял мою руку; я колотила холодное мокрое тело кулаками; на ощупь оно было как мясо. «Мадо, пожалуйста». Это был Флинн. Меня опять охватил гнев; не раздумывая, я резко повернулась и ударила его в зубы. Он отскочил; я попятилась, споткнулась и упала на палубу. Перед глазами мелькнул Сириус, на миг показавшись из-за облака. Звезды удвоились, утроились, наполнили небо.

Позже я узнала, что Дамьен нашелся на грузовом складе «Бримана-1», голодный, холодный, но невредимый. Очевидно, он хотел зайцем пробраться на паром и сбежать на материк, но рейс отменили.

Гилен и Ксавье так и не добрались до «Иммортелей». Они много часов пытались это сделать, но в конце концов им пришлось высадиться на Ла Гулю; они вернулись в деревню почти в одно время с добровольцами из Ла Уссиньера.

Мерседес ждала. Она встретила в деревне Аристида, и они как следует поорали друг на друга, отбросив всякие соображения о приличии. Встреча Мерседес с Гиленом и Ксавье оказалась более сдержанной. Оба молодых человека устали донельзя, но ощущали странную радость. Их усилия в море оказались бесплодными, но ясно было, что они достигли нового взаимопонимания. Некогда злейшие соперники, теперь они снова стали почти друзьями. Аристид принялся ругать внука за то, что он взял «Сесилию», но Ксавье (кажется, впервые) не очень-то испугался. Вместо этого он отвел в сторону Мерседес, улыбаясь — совсем не похоже на его обычную застенчивую улыбку, — и, хотя говорить о примирении было еще слишком рано, Туанетта втайне надеялась на благоприятный исход.

Я простыла на «Мари-Жозеф», и за ночь простуда перешла в воспаление легких. Может, поэтому я почти ничего не помню из того, что было дальше, — лишь несколько неподвижных набросков выцветшей сепией. Тело отца в одеяле спускают на веревках на набережную. Всегда сдержанные Геноле обнимают друг друга яростно, совершенно не стыдясь проявления чувств. Отец Альбан терпеливо ждет, ряса подоткнута над рыбацкими сапогами. Флинн.

Прошла почти неделя, прежде чем я начала осознавать происходящее. Все это время контуры были расплывчаты, цвета обострены, звуки отсутствовали. Легкие были залиты бетоном; я горела в лихорадке.

Меня сразу перенесли в «Иммортели», откуда еще не уехал доктор «скорой помощи». Постепенно, по мере того как спадала температура, я начала воспринимать комнату с белыми стенами, цветы, подарки, что лежали, как жертвоприношения, у двери, оставленные неиссякающим потоком посетителей. Сначала я их почти не замечала. Я была так больна и слаба, что мне было трудно даже держать глаза открытыми. Даже память о том, что мой отец умер, отступила на второй план перед телесным недугом.