— Она отлично справилась.
— Что ты ему сказала? — спрашивает Мэри.
— Надеюсь, ты высказала ему все, что думаешь, — говорит Тильда.
Дело было в том, что я не собиралась делать ничего подобного. Это было не важно. Мне и в голову не приходило переживать из-за Джеймса: я так долго была им одержима, что, когда наступило время по-настоящему разозлиться, была слишком для этого измучена. Откровенно говоря, его поступок меня не удивил. К тому же мою голову занимало слишком много вещей поважнее, на фоне которых образ Джеймса поблек почти до полного исчезновения. Но даже несмотря на это, видя, как это воодушевляет мою семью, я не могу отказать себе в маленьком удовольствии и не рассказать об этом еще раз. В конце концов, возможность была просто прекрасная — кто я такая, чтобы ее игнорировать?
И я рассказываю, как гостила у Билл в Лондоне и в один прекрасный день решила пройтись по магазинам. Я думала, что никогда больше не смогу вот так запросто болтаться по городу, не привлекая ничьего внимания. Но правду говорят: сегодняшние газеты завтра станут просто бумажками. Почти год прошел со смерти Грейс Кэллоуэй, люди забыли меня. И если мое имя еще может заставить кого-то удивленно приподнять бровь, то мой снимок едва ли попал в газеты, а если я и была кому-то знакома, то сейчас сильно изменилась. Мое громкое дело уже через месяц перестало быть интересным, его затмил расовый скандал на телешоу и история футболиста, которого застали на горячем с женой брата. Слухи никогда подолгу на одном не задерживались. Мне до сих пор стыдно за то, что произошло. Иногда я делаю попытки узнать, что стало с детьми. К чести Джеймса, он стал уделять им гораздо больше времени и внимания, и нарочно или по совпадению попадает под прицел камер, когда играет с ними в парке или садится в самолет, чтобы отвезти на шестизвездочный курорт в Дубае поплавать с дельфинами. Я цинично подозреваю, что это продуманная акция, чтобы убедить общественность, что он несчастный отец-одиночка, но я надеюсь, что он действительно сильно изменился — во всяком случае, в этом отношении. Что касается женщин, то он остался прежним.
Я рассказываю, как вошла в кафе, а там — сюрприз! — он. Он сидел с женщиной, брюнеткой. Я видела ее только со спины, но сразу узнала. Это была Наташа Фенвик, ее длинная голая шея, аккуратный высокий конский хвост. Они смеялись, и было в этом смехе что-то, что сильно меня встревожило, — неуважение, эгоизм, — и, не успев понять, что делаю, я последовала к их столу.
Он пил кофе, она ела спагетти болоньезе. Мне показалось странным, что она ест что-то калорийнее салатного листа, когда просто пьет кофе. Как будто кто-то хотел сделать мне приятное и устроил все это специально, даже соус был подобран правильный. Тот, кто это подстроил, сидел на моем плече и нашептывал: