– Боже мой! – неожиданно взвыл Генрих, бия себя в грудь. – Томас. Мой Томас! Да простит меня Господь, это моя вина. Это я убил его. Сомнений нет. Можно считать, что я убил его собственными руками. – Слезы побежали по его лицу, рыдания сотрясли мощную грудь.

– Да отомстит за него Господь, – пробормотал епископ, крестясь. Он был поражен до глубины души. – Не случалось еще большего злодейства. Слыхано ли это, чтобы кто-то совершил подобное святотатство: убил архиепископа в доме Господнем.

Генрих повернул к нему трагическое лицо:

– Это было сделано для меня, по моему приказу. Я один виноват. Но Господь свидетель, я любил Томаса, несмотря на наши с ним ссоры. Я произнес те слова в гневе. И вовсе не хотел, чтобы их принимали буквально. Я любил его! – Генрих произносил эти слова в паузах между всхлипами и был слишком ошеломлен, чтобы добавить еще что-то. А епископ смотрел на него, не вполне понимая, о чем говорит король. Алиенора быстро подошла к мужу, собираясь утешить его, но король повернулся к ней спиной. – Нет… Я не достоин утешений! – горько прорыдал он. – Оставьте меня с моей страшной скорбью.

Алиенора почувствовала укол ущемленной гордости, но проглотила его слова, понимая, что мужу нужно время, чтобы осознать случившееся и принять его. С этим он должен был идти к своему исповеднику, а не к жене, хотя со временем, может быть, он исповедуется и перед ней. А пока королева обратила внимание на несчастного дрожащего монаха и сама налила ему кубок вина. Еще один кубок она протянула плачущему епископу, который с благодарностью осушил его, потом предложила вина и Генри, но тот был слишком погружен в себя и не обратил на нее внимания.

– Сядьте, – велел он брату Питеру, – и расскажите все, что случилось.

Молодой человек сел, как ему было сказано, и слово за слово выложил всю историю. О том, как Бекет приехал в Англию и после всех добрых слов демонстративно отлучил от Церкви трех епископов, которые участвовали в коронации Молодого Короля. О том, как в Кентербери прискакали четыре рыцаря и угрожали архиепископу всеми карами, если он немедленно не покинет королевство. О том, как Бекет спокойно отверг их угрозы, сказал, что не тронется с места, и отослал их прочь.

– Весь день они оставались во дворе, о чем-то договаривались, выкрикивали оскорбления в адрес его милости, обращаясь к нам, монахам, затем надели доспехи, – рассказывал брат Питер. Преодолев начальную робость и справившись со скорбью, он стал говорить ровно. – Потом мы прошли в собор на вечерню, рыцари вплоть до самых дверей шли за нами. По правде говоря, мы были в ужасе. Когда его милость архиепископ вошел в церковь, мы остановили службу и бросились к нему, благодаря Бога за то, что он жив и здоров. Мы поспешили запереть двери, дабы защитить нашего пастыря. Но, – милое, дружелюбное лицо брата Питера исказила гримаса боли, – он приказал нам отпереть двери, говоря, что не подобает превращать дом молитвы, Церковь Христову, в крепость. И тут в собор ворвались четыре рыцаря с обнаженными мечами… – Продолжать монах не смог.