– И не только это, – добавил Молодой Король. – Отец ограничивает меня в средствах. Даже Уильям Маршал так считает. Мне приходится существовать на те деньги, которые удается украсть из казны, или на те доходы, что я получаю от турниров. Ведь я должен поддерживать репутацию щедрого человека. А он запрещает турниры в Англии – говорит, что слишком много молодых рыцарей погибли на турнирах. И он сохранил за собой право забирать себе людей из моего хозяйства. Матушка, я король или нет? Я не понимаю, зачем отец короновал меня? Только для того, чтобы обращаться со мной как с мальчишкой?

– Отцу трудно смириться с тем, что его дети выросли, – попыталась утешить сына Алиенора, – тем более что в один прекрасный день они получат то, что когда-то принадлежало ему. Твой отец гордится своими землями. Ни один английский король до него не имел таких обширных владений. Утешься, сын мой, прояви терпение и веди себя осмотрительно. Ты еще молод и должен доказать, что достоин королевского титула.

После отъезда Молодого Короля, угрюмого и безутешного, Алиенора решила, что ему требовались вовсе не ее мудрые слова. Но она хорошо знала его, а еще она знала, почему Генрих держит сына на коротком поводке. Молодой Генрих был непоседливым мальчишкой, непостоянным, как воск. Он был мотом и уже успел показать, что ему не хватает мудрости и энергии. Он еще не научился сдерживать свой бешеный нрав, который унаследовал от предков Плантагенетов, и, похоже, не имел шансов научиться. Если уж не научился отец, то сын в этом смысле был и вовсе безнадежен. Но Алиенора своим материнским инстинктом чувствовала: будь ему доверена ответственность взрослого, Молодой Генрих быстро бы все постиг. В никчемного расточителя его превращало именно то, что к нему относились как к прыщавому мальчишке. Но Генрих не понимал, что вбивает клин между собой и сыном.

– Генри страдает от чрезмерной любви к детям, – сказала она теперь Раулю. – Он расточает к ним больше любви, чем большинство отцов, и считает, что они должны отвечать ему тем же. Король не видит никаких недостатков в своих чадах, и те прекрасно знают, как отвратить его гнев, вовремя разразившись слезами. Это действует безотказно.

– Вы оба чересчур любящие родители, – заметил ее дядюшка.

Алиенора приняла подразумеваемое этими словами осуждение, понимая, что для него есть все основания.

– Да, я знаю. Мы избаловали наших детей, и они выросли эгоистичными упрямцами. И к несчастью, дети нередко бывали свидетелями скандалов между нами, потому и научились бороться за наше внимание и бесстыдно играть на противоречиях между родителями. – Она скорчила гримаску Раулю. – Как мать я потерпела неудачу! – Замечание это было произнесено в шутку, но за ним крылась тревога. Несмотря на теплую ночь и усыпанное звездами чистейшее небо, Алиенора ощутила внезапный холод. Она сорвала лист плюща и принялась мять его в ладони. – Ты, может быть, помнишь о проклятии, которому предал некий святой старец герцога Гильома Трубадура, моего деда? – спросила она. – Он заявил, что потомки Гильома никогда не будут счастливы в детях. Когда-то давным-давно я сказала об этом Генри. И сильно его расстроила, потому что он не мог себе представить, что кто-то от нашей плоти и крови способен причинить нам горе. Тогда дети, конечно, были маленькими, и управлять ими не составляло труда.