Тетя Мейбл ради нашего приезда приготовила салат не по сезону — от одного вида круглых листьев латука и бледно-зеленых, как лед, огурцов пробегает дрожь, и я говорю доктору Херцмарк: «Мы ели салат из языка», смеюсь и рассказываю ей про Джиллиан — как та вгрызлась в ломоть холодного языка, только что нарезанного тетей Мейбл. Тетя Мейбл сама приготовила формованный говяжий язык в желе ради нашего приезда. Джиллиан откусывает огромный кусок (думаю, в прошлой жизни она умерла от голода) и говорит Банти: «Почему ты это не готовишь? Оно вкусное» — и, глядя, как тетя Мейбл отрезает еще кусок, спрашивает: «А что это?», и тетя Мейбл улыбается: «Язык, Джиллиан».

Джиллиан едва заметно хмурит лоб, переваривая эту информацию, и повторяет про себя: «Язык», и еще раз, уже менее уверенно: «Язык», пробуя это слово собственным языком, касающимся нёба, а затем кладет нож и вилку и смотрит неподвижным взглядом на половинку помидора у себя на тарелке. Патриция жестоко хохочет при виде расстройства Джиллиан, и Перл подхватывает, хоть и не понимает, над чем смеется Патриция. Перл любит смеяться, она вся — легкость и солнечный свет, негатив моей задумчивой мрачности. «Достаточно!» — говорит Банти — смех ее раздражает, бередит какую-то глубокую, незажившую часть души.

— Можете поиграть в снегу после обеда, — говорит Джордж. — Мы захватили с собой ваши резиновые сапожки, они в багажнике.

— И мы сделаем большого снеговика, да? — восторженно спрашивает Перл, и дядя Том смеется:

— Можете взять угольки из совка — для глаз.

* * *

— Хватит, — отрывисто говорю я доктору Херцмарк.

У меня что-то рвется в душе, когда я так ясно вижу Перл мысленным взором, но знаю, что она недосягаема.

— В другой раз, Руби, — говорит доктор Херцмарк и предлагает мне кусочек тоффи, отколотый от большого кирпича.

Я держу осколок тоффи против света, и солнце просвечивает его, как янтарь, и запах клубники сопровождает меня всю дорогу до дома.

* * *

Банти и тетя Мейбл облачают нас в пальтишки, шарфы и варежки. У нас с Перл вязаные шерстяные чепчики — у меня красный, у нее голубой, оба с белыми помпонами. Перл так радуется снегу, что нетерпеливо загребает ногами и никак не может стоять спокойно, когда ей надевают сапожки. «Стой спокойно, Перл!» — говорит Банти, неловко надвигая ей на ногу сапог. В конце концов Банти решает, что на нас уже достаточно одежды, тетя Мейбл открывает заднюю дверь, и мы цепочкой выходим на холод — наши голоса звенят, как колокольчики, в прозрачном воздухе.

— Смотрите не подходите к утиному пруду! — кричит тетя Мейбл, пока мы скачем по непорочной снежной пелене поля, и ее слова эхом отдаются в бескрайней белизне.