Светлый фон

— Так тебе нравится быть Бев? — До сих пор я еще ни разу не прикоснулся к ней и теперь протянул руку и погладил ее по плечу, такому худому под стеганым пальто.

Бернер резко закашлялась, обмахнулась, как веером, ладонью.

— О да, — ответила она и проглотила то, что выкашлянула. — Я пробыла Бев уже пятнадцать лет. Нормальное имя. А бедная старушка Бернер попала где-то под автобус. Не смогла угнаться за мной.

пробыла

— Хорошо сказано, — отозвался я.

— Папе имя Бев большого добра не принесло. И я решила дать ему еще один шанс. Знаешь, они ведь были детьми. Оба.

— Ну уж нет, — возразил я с неожиданной для меня самого горячностью. — Никакими детьми они не были. Они были нашими родителями. А мы — детьми.

— Ладно. Touché, — сказала она, не сводя глаз с дороги. Руки у нее были красные, словно ободранные. — Ты ведь тоже так говоришь иногда? Touché? Touché olé?

Touché, — Touché? Touché olé?

— Случается.

— Я тронута, — сказала Бернер. — Вернее, тронутая. На всю голову. И ты тоже. Мы же двойняшки. А зиготы ничего не забывают.

— Это верно, — согласился я. — Мы такие.

 

Домом Бернер служил новенький белый трейлер двойного размера, стоявший на прямой и узкой мощеной улочке среди других таких же трейлеров, по преимуществу новых, — перед каждым разбит крошечный дворик с единственным державшимся на проволочных растяжках молодым деревцем, на бестротуарной улице красовалось по спортивному автомобилю; на крышах всех трейлеров торчали телевизионные тарелки. По дворикам играли — субботнее утро — дети. В миле к северу отсюда взлетали в осеннее небо огромные серебристые реактивные лайнеры и, пошумев немного, исчезали.

Бернер заехала на подъездную дорожку. Сбоку от ее трейлера маленький мужчина бросал листья латука в стоявшую на помосте проволочную клетку, у дверцы которой теснились серые и белые кролики.

— Самый терпеливый в мире белый мужчина и чемпион мира по скраблу. Кормит свое стадо. — Бернер распахнула дверцу машины и теперь с трудом вытягивала ноги из-под руля. — Подтолкни-ка их немного, голубчик.

и

Судя по лицу Бернер, ей было больно, однако усилий она не оставляла.

— Посижу немного — и сразу становится трудно ходить. Я на минутку, не больше.