Я протянул Макканну ключи, он все еще глядел на меня с подозрением.

— Макканн, — сказал я, — сделай это для меня. Пожалуйста. Я знаю, я-то этого не заслуживаю, я врал тебе и теперь очень об этом жалею… но я очень тебя прошу, возьми ключи. Для меня это важно.

Макканн отставил кружку, взглянул на ключи, взглянул на меня. Затем он взял ключи и опасно прищурился.

— Но только если, приятель, все это шутка, я сломаю тебе твою долбаную шею.

Я рассмеялся, но тут же вспомнил Глена Уэбба, подумал о своей всегдашней идиотской доверчивости, и по моей спине пробежал легкий тревожный холодок.

— Если все это шутка, — сказал я Макканну, представляя себе пустынное побережье за Арисейгом, — я вряд ли уже попадусь тебе в руки.

Короче говоря, я посидел со своим другом Макканном в «Грифоне», и после нескольких порций все стало почти так же, как раньше, мы разговаривали и смеялись, и я рассказывал ему о своей прошлой жизни, и вряд ли он поверил, сколько у меня было денег, и тому, куда они пойдут, — тоже (хотя он и одобрил это в теории), и я успокоил его, что уж всяко не стану нищим, хотя и все мои будущие отчисления за старый материал тоже отписаны и мне не достанутся. Некоему джентльмену по имени Ричард Тамбер предстоит на днях очень приятный сюрприз: я позвоню ему и скажу, что согласен записать новую пластинку, но так как я снова начинаю все с нуля, мне необходим аванс.

Затем мы решили, что на сегодня нам хватит, и Макканн пошел к себе домой, а я вернулся в собор Св.Джута и попытался заснуть, но не смог, и тогда я поднялся на башню нести ночную стражу, и я смотрел на город и на свою жизнь, вспоминая, и сожалея, и переживая наново, иногда даже с улыбкой, и я понял, что в моей жизни было кошмарное количество вещей, до которых у меня так и не дошли руки, и самоубийство — не более чем одна из этих вещей, и я понимал, что делаю глупость, но бывают случаи, когда глупость — это самое разумное.

Строго говоря, я делал сразу две глупости, то есть ровно на одну больше, чем допускается правилами, чем может сойти с рук, но тут уж мне некуда было деться, потому что и раздача всего моего имущества, и мой бессмысленный, наивный, детский в своей романтичности и, скорее всего, обреченный поход на поиски первой любви были для меня необходимы, ничто иное, кроме этих двух поступков, не могло вытолкнуть меня из наезженной колеи, свести со спиральной, скручивающейся внутрь дорожки, по которой я двигался все эти последние годы. А потому я сжег все мосты, отрезал, ни разу не отмерив, не зная броду, сунулся в воду и заранее предвкушал, как горько мне придется за это каяться. «Да что же я это делаю?» — спрашивал я себя.