Я давился кашлем, я плакал, я тяжело дышал. Потом вытер нос рукавом рубашки, снова почувствовав себя мальчишкой, ребенком, шмыгнул, сглотнул, задышал медленнее, стиснул зубы, чтобы не дрожал подбородок.

Я выпрямил спину, уперся руками, вытянул перед собой ноги; ладони были распялены на грубом бетоне. Я подумал о них, о всех. Отец упал с церковной крыши, бабушка Марго – с лестницы, Даррен разбился о белый, как надгробная плита, бетон муниципальной помойки. Тетя Фиона вылетела через лобовое стекло «астон-мартина», сломала шею, угодив в деревце на обочине. И одному богу известно, что случилось с Рори. Ладно, еще денек-другой – и я начну это выяснять. Пока мы с мамой, с помощью Эшли, занимаемся самыми важными отцовскими бумагами, улаживаем юридические формальности. А потом дойдут руки и до остального, и, может статься, среди этих залежей найдется какая-нибудь подсказка о судьбе дяди Рори.

И почему отец всегда был так уверен, что его брат еще жив?

* * *

– Он был еще жив, клянусь.– Ко мне повернулся дядя Хеймиш, кивнул, нахмурился.

Я поднял брови; внутри меня царил холод. Хеймиш снова кивнул:

– Он жив был и кое-что мне сказал. Клянусь, Кеннет сказал: «Понял?» – Хеймиш снова покачал головой: – Так и сказал: «Понял?» Не открывая глаз: «Понял?» – Дядя посмотрел на свои неуемные пальцы и нахмурился – как будто усилием воли пытался их остановить.—Да, так и сказал. И это было так… неправильно, так глупо… И я подумал: может, ослышался… Нет, не ослышался, он спрашивал: «Понял?» – Дядя Хеймиш все качал головой.– «Понял?» – Обратил ко мне лицо: – Трудно в это поверить, да, Прентис?

Он отвернулся, прежде чем я придумал ответ.

– «Понял?» – сказал он подносу с мозаикой и опять покачал головой.– «Понял?»

– Простите,– поднялась мама и в слезах вышла из комнаты.

Тетя Антонайна сидела на краешке кровати, пустыми глазами смотрела на умолкшего супруга. На ногах дяди Хеймиша стал подрагивать лоток. Одеяло на бедрах тоже вздрагивало. Койка заскрипела. Дядя изумленно уставился на лоток: серые картонки мигрировали по дрожащей плоскости и постепенно собирались на одном краю.

Судороги в ногах дяди Хеймиша, похоже, разыгрались не на шутку: чашка чая, поставленная мной на прикроватный столик, покрылась концентрическим узором из стоячих волн. Мне вдруг вспомнилась сцена из «Невыразимой клевости ебатия», когда танки входят в Прагу[91]. Дядя Хеймиш вдруг захныкал. Тетя Тоуни погладила его ногу через одеяло и встала.

– Дорогой, я тебе таблетки принесу.

Она вышла из комнаты. Хеймиш повернулся ко мне; его уже трясло целиком. Картинка на лотке начала разваливаться.